Жюльетта Бенцони - Время любить

Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Повсюду бродили высокорослые рабы-суданцы из дворца в платьях ярких окрасок и с кольцом в ухе. Они смеялись как дети в ожидании представления.

Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь-то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, которые отбивали ритм ударами в тамбурины, черные, заросшие волосами заклинатели змей со своими страшными питомцами, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, старые паяцы и шуты, одетые в черную кожу, с седыми бородами, стенавшие среди толпы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами — все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из-под их ног. Пахло конским навозом и соломой.

Над входными воротами в Аль Хамру, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление можно начинать. Вокруг огромной площади кавалерийские эскадроны в остроконечных шлемах и с белыми тюрбанами вставали на свои посты… На башнях Аль Хамры, неподвижно стоя на одной ноге, задумались аисты.

В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили бесчувственную на вид Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она позволила себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую. В комнате слышны были только крики Мораймы, недовольной тем, что делалось вокруг нее, и раздраженные вздохи усталых служанок.

У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей яркий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые девали Катрин. Наряд был фантастический по роскоши: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи — коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты поднимались до середины рук, обручи на щиколотках, ожерелья-ошейники свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом, и, наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр персидского искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами, который Морайма с уважительной опаской положила на бедра молодой женщины.

— Хозяин, послав тебе этот пояс, показывает волю сделать тебя своей супругой. Это украшение, некогда заказанное багдадским калифом Гаруном-аль-Рашидом для своей любимой жены, является жемчужиной его сокровищ. После того как багдадский дворец был разграблен, кордовский эмир Абд-эр-Рахман купил этот пояс для той женщины, которую он любил. Потом пояс был украден. Господин Родриго де Бивар подарил его своей супруге, донье Химене, но после его смерти пояс вернулся во дворец. Все султанши надевали его в день бракосочетания…

Морайма замолчала. Но Катрин не слушала ее. Вот уже неделю она жила словно в кошмарном сне. Глаза ее были открыты, но движения похожи на движения лунатика, отчего на Морайму, а потом и на весь гарем нашел суеверный страх. Странный и глубокий сон, в который каждый вечер впадала Катрин, поначалу приводил Мухаммада в ярость. Но затем гаев сменило удивление. Ничто не могло победить этот сон, который длился на протяжении многих часов. Это выглядело так, словно рука самого Аллаха позаботилась о том, чтобы отвлечь пленницу от происходящего. Сначала, конечно, подумали о каком-то снадобье, но подсыпать его было бы невозможно — за ней и за всеми, кто был возле нее, велось пристальное наблюдение. Мухаммад уверился, что это знак неба. Он не должен трогать эту женщину, супругу убийцы, пока ее законный владелец еще жив, и после трех дней перестал требовать Катрин к себе. Но Морайма, суеверная до мозга костей и склонная, как настоящая дочь Иуды, ко всему тайному, скрытому, предназначенному только для посвященных, была недалека от того, чтобы считать новую фаворитку существом сверхъестественным. Ее молчание, долгие часы отрешенности казались ей знаками святого духа:

Действие снадобья Абу-аль-Хайра затуманивало сознание Катрин. Она жила, или, вернее сказать, ее тело присутствовало в комнате, но ни мысли, ни боли не выражало ее лицо. Между тем она понимала, что Арно истязают голодом, жаждой. Обеспокоенная тем, что ее чувства и рефлексы подавлены, Катрин в последние два вечера страшной недели не дотронулась до варенья из роз и только притворилась, что спит. Она должна иметь ясную голову и верную руку в день казни.

Последний мазок карандаша для бровей, и Морайма завернула Катрин в покрывало, вытканное золотом, которое окончательно превратило ее в странного и варварского идола.

— Теперь время пришло… — прошептала она, предложив Катрин руку, чтобы помочь ей переступить порог.

Но Катрин отказалась от протянутой руки. Она была убеждена, что путь, по которому она теперь шла, был ее смертным путем, что ей отпущено совсем немного времени и что ее сказочные наряды, в которые ее разрядили, были лишь погребальным саваном. Скоро она заколет кинжалом Арно, чтобы избавить его от еще больших и ужасных пыток, а потом — себя, и все будет кончено. Ее душа, соединившись с душой ее супруга, полетит по голубому и горячему воздуху в лучах солнца, которое вскоре зайдет за снежные горы, и они навсегда соединятся, избавятся от боли, сомнений, ревности, оставив только неподвижные тела в руках палачей. Этот момент будет для них прекрасен.

Когда будущая султанша в сопровождении женщин и охранников из мощного отряда евнухов появилась на трибуне, калиф вместе со свитой уже заняли места. Но с ее появлением публика не замолчала, народ заволновался, словно испуганные куры в птичнике. Среди нежных покрывал женщин — голубых, розовых, шафранных или миндальной зелени — Катрин сияла. Молча она заняла свое место на трибуне, менее высокой, чем трибуна калифа, рядом с которой она находилась. Трибуна была убрана голубыми шелками, и несколько ступенек соединяли ее с песком импровизированной арены.

Мухаммад, молчаливо нервным жестом поглаживая свою светлую бороду, смотрел, как она подходила. Их взгляды встретились, но именно, ему пришлось отвести глаза от вспышки яростной молнии, метнувшейся из глаз Катрин. Нахмурив брови, он опять обратил внимание на арену. Там явилась группа молодых берберских танцоров. Одетые в длинные белые рубашки, обвешанные тяжелыми украшниями, и накрашенные, словно девушки, с тонкими лицами, томными глазами и замкнутыми улыбками, эти юноши с легкими ногами сладострастно покачивали бедрами, подражая в странном балете со сложными фигурами жестам любви. Некоторые из них пели высокими голосами, аккомпанируя себе на трехструнных скрипках с суховатым звуком. Другие щелкали бронзовыми кастаньетами.