Элеонора Гильм - Искупление [litres]

– Ты за ней, Матвей, присматривай, – попросила Аксинья мальчика. – Я к курам, в сарай. – Через плечо перекинута корзина, в руках две лохани, с водой и варевом.

В загоне для птицы, пристроенном к дому, по ноздрям бил ядреный запах. Куры легче, чем Веснушка, пережили зиму. Довольствуясь крохами с хозяйского стола и мутным варевом, они берегли силы, грелись, плотно прижавшись друг к другу на насесте. Самому ослабевшему петушку Аксинья перерезала горло на исходе зимы. С синюшной птицы похлебка удалась на славу. Матвейка ел да похваливал, норовистая Нюта съела две миски, Аксинья насытилась, лишь вдыхая аромат варева – Великий пост строг. Кормящие матери от поста освобождены, но грешнице надо отмаливать блуд…

Пять курочек и петух, грозно, квохча, вышагивали по крытому соломой полу. В углу хозяйка нашла два яйца, бережно уложила их в корзину. А под насестом обнаружила окоченевшую тушку курочки.

Мясо издохшей скотины по обычаю есть нельзя, раньше его отдавали собакам или скоту. Но нынче все запреты народ позабыл. Ермолай поел на дворе всю скотину, включая сдохшего от бескормицы теленка и околевшего пса. Шептались, что престарелая Фекла разрешилась мертвым младенцем, которого запекли в печке. Народ крестился, передавая жуткие подробности, но смаковал сплетни бесконечно. Аксинья, когда-то видевшая в Фекле, Фимкиной матери, старшую подругу, верить слухам отказывалась.

Солекамские кумушки рассказывали о других страстях: братьях, зарубивших сестру; придорожном кабаке, откуда не всякий путник уезжал; притонах, торговавших людьми будто мясом. Уже пятый год продолжались бесчинства на земле русской. Казалось, уже целую жизнь.

«Надо привыкать», – вздохнула Аксинья и подняла окоченевшую тушку. Скоро Великий пост кончится, и мясо будет кстати для праздничного ужина. Вымоченное в травах, запеченное в печи, оно придется по вкусу голодной семье.

– Тетя! – Вопль Матвейки заставил Аксинью бросить корзинку с драгоценными яйцами и курочку.

Выбежав из сараюшки, она, не разбирая дороги, помчалась к избе. Обогнуть хлев, дом со всеми пристройками, подсобные постройки… Открывшаяся картина заставила материнское сердце ухнуть вниз и заколотиться со всей силы. Над той лавкой, где Аксинья оставила Нюту, распростерлись огромные пестрые крылья. Черные, серо-бурые, белые перья мелькали в воздухе. Матвей с топором в руках пытался добраться до хищной птицы, что напала на Нюту. Размах крыльев не меньше сажени [8] Простая сажень – русская мера длины, равная 152 см. , на полдвора.

– Ах ты гадость! – Аксинья подбежала к голодному хищнику и вцепилась в хвост. Пронзительный клекот ударил в уши. Сильный удар крыла отбросил мать в сторону, и птица взлетела. Мгновение – и она оказалась в небесной вышине, превратившись в темную безопасную точку.

– Аааауу, – зашлась в плаче Нюта.

– Иди сюда, заинька моя. – Аксинья прижала дочь к сердцу, наверное, лишь сейчас поняв, что могло случиться. – Все целое? Дай посмотрю. – Нютин рев становился все громче, но кроме царапины на щеке Аксинья не нашла никаких следов от когтей.

– Я… я иссс…пугггга… гаался.

– Матвей, ты храбрый. Так набросился на птицу… Я все видела. – И его надо утешить, погладить по голове.

– Что у вас? – Взлохмаченная голова Семена показалась над забором. – Я видел беркута, кружившего над деревней.

– Он Нюту мою утащить хотел.

– Бесовы проделки.

– Спасибо тебе, Господи, – перекрестилась Аксинья. – Улетело чудище.

– Оголодали звери. Ровно как и мы. Но ты зря испугалась: и самому крупному беркуту не утащить ребенка. А этот молодой.

– Ни о чем я, Семен, не думала. Только о том, что дочь мою может убить птица.

Ловко подтянувшись, сосед перепрыгнул через забор.

– Ах вы, бедолаги. – Он подошел к сжимавшей дочь Аксинье и протянул руку, погладил ее пальцы. Она отшатнулась.

– Смотри, перо, – он поднял огромное переливчатое перо, оставленное хищником. Разгневанная мать так вцепилась в хвост его, что выдрала часть роскошного оперения. – На, хлопец.

– Ух ты. – Матвей крутил в руках диковину, забыв о недавних переживаниях.

– Будет чем хвастаться. Перо – добрые две пяди [9] Пядь большая – русская мера длины, равнявшаяся 22–23 см. , – потрепал сосед по плечу мальчишку, а тот вцепился в игрушку, ласково поглаживая пушистое белое основание с черно-коричневым навершием. Красив хищник да грозен.

– Нам в избу надо, отогревать пострадавших и успокаивать защитников. Спасибо, Семен, – улыбнулась вымученно Аксинья.

Не один беркут кружил над ее домом, вселяя тревогу, закрывая огромными крыльями свет.

– Иди, иди во двор, погрейся на солнышке, – Аксинья открыла хлев.

Веснушка вытягивала худую шею и пугливо мычала.

– Матвейка, помоги мне. – Мальчик снял со стены длинную хворостину, но телка уже пошла сама, смешно загребая ногами.

– Мууу. – Веснушка радостно крутилась по двору, чуть не подпрыгивая. Бархатистые уши, забавная морда, большой круп… Этим летом Веснушку нужно покрыть. Тогда станет она новой кормилицей.

– Доходна́я телка у вас. Наша корова справнее будет. – Тошка уже крутился в соседском дворе, поджидая приятеля.

– Наша вырастет и лучше вашей толстопузы станет. – Матвейка погладил Веснушку по бурнатому [10] Бурнатый – темно-коричневый. носу.

– В мать ты, Тошка, пошел, остра на язык была. – Аксинья подергала за ухо сорванца. А внешностью удался в отца, те же темные кудри, черные злые глаза, красные ухмыляющиеся губы. Будто второй Григорий по соседству растет и колет Аксинью своим сходством.

– Мать… А я почти не помню ее. – Тошка силился не зареветь – не по возрасту уже, – скукожил грязную мордочку.

Чуть не спросила Аксинья: «А отца-то своего помнишь?» Нельзя такое мальцу говорить, баламутить голову его, а сдержать себя сложно. Не прошла злость на Ульянку, на мужа, что жизнь ее разбили, бурлит где-то…

– Сердцем помнишь, это важнее всего. – Успокоишь ли тем парня? – Матвейке воды натаскать с реки надобно. Тогда отпущу.

– Щас. – Матвейка подхватил лохани, заскрипел засовом, открывая ворота.

– Пошли, так уж и быть, помогу тебе, – проворчал Тошка.

Аксинья выдала ему две бадьи, и Тошка помчался за другом, чуть не сбив с ног двух еловских баб, степенно шедших по улице. Одна крупная, с мужским разворотом плеч и широким шагом, вторая – невысокая, пышная, с плавной походкой. Таких и издалека узнаешь. Зоя с Агафьей направились ко двору Семена за медом или воском. Зоя, заметив в открытых воротах Аксинью, отвернула лицо, вздернула оплывший подбородок к небу. Агафья нерешительно подняла уголки губ в полуулыбке, боялась по детской привычке своей властной подруги.