Элеонора Гильм - Искупление [litres]

– Подайте копеечку воину, освобождавшему государство родное от захватчиков, – причитал мужик среднего возраста с замотанной грязной тряпицей головой. Порфирий бросил монетку, и мужик перекрестил его, горячо прогнусавив:

– Благослови тебя Господь, добрая душа, и женушку твою, и детишечек.

– Что с головушкой твоей, расскажи?

Мужик, довольный проявленным вниманием, тяжело встал с паперти и махнул рукой на покосившуюся вывеску «Свеча»:

– Ты мне кружечку закажешь, да я расскажу. Все как на духу, как на…

– Нам туда не с руки идти, – прервала мужика Софья. – Порфирий, мы для дела приехали.

– Так вы на рынок подите, – отмахнулся Порфирий. – Купите все да сюда придете.

Аксинья с удовольствием послушала бы рассказы нищего, да в кабаки женкам вход воспрещен.

– Скажи, а не знал ли ты Фимку, отец его Макар Овечий Хвост? Земляк наш, из Еловой.

Мужик почесал голову, сморщился:

– Овечий Хвост… Да леший знает… Там народу, бабенка, знаешь скоко… И идут, идут со всех городов. И воюют, и мрут, и кричат… Страх.

Аксинья поняла, что толку от мужика не добьется. Вид его, красные воспаленные глаза, пот, обильно выступивший на шее и лице…

– Ты бы тряпицу поменял, да рану пусть жена твоя промоет.

– Нет у меня жены, а ты не хочешь? Откормить малехо, и самый сок! – Он загоготал, обнажив просветы между зубами.

– Ты на Аксинью нашу рот не разевай, – щелкнул его по лбу Порфиша вполне дружески.

– Тьфу, окаянный. И есть же у моего Порфирки тяга к таким. Какой бы нищий ни объявился в деревне, в первую очередь в нашей избе он приют найдет, – проворчала вслед скрывшимся в кабаке мужчинам Софья.

– А дети где? – крутила головой Аксинья, упустившая на миг свою егозу-дочь.

– Васька, негодная душа!

– И Матвея нет.

Покрутив головой, они нашли детишек. И взрослый Матвейка, и мелкие Нюта с Васькой прилипли к прилавку со сластями. Темные леваши [21] Леваши – лакомство из толченых ягод, высушенных в печи. из черной смородины, багряные – из малины да брусники, чудные круглые баранки, бурнатая [22] Бурнатый – буро-коричневый. пастила, привезенная из России, моченые яблоки, чудные рулеты с орехами из Бухары…

– И откуда ж изобилие такое? – не сдержала Аксинья вздоха.

– Покупайте, бабоньки, – подмигнул торговец, круглый, сдобный, как и его товар. – У меня дьяки да гости торговые покупают. Сами Строгановы как проездом, так к Бориске Сластному идут за пастилой.

Аксинья схватила дочку за руку и потянула подальше от прилавка. Дурное имя. Дурные воспоминания.

– Купи вот это и это, – тянул Васька грязный палец.

– Денег на баловство нет у нас, – сердито отрезала Софья, строгая мать.

Нюта не просила, только глядела грустными синими глазенками на богатство, что расстилалось перед ней заманчивыми сладко-пряными горами.

– Леваши сами сделаем. Черники да земляники наберем и сделаем, – утешала дочь Аксинья.

– Есть у меня копейка, – вытащил из-за пазухи худой мешочек Матвейка. – Что я, зря ползимы с топором горбатился на людей? Нютка, ты что хочешь? – Девчушка показала на розовато-брусничный заманчивый комок.

– Восточная сласть – лукум, тает во рту, – заулыбался продавец.

Цена, названная им, повергала в оторопь, на такие деньжищи можно купить пять куриц или упряжь, а не горстку сладостей.

– Пошли, Матвейка.

Парень все же не удержался, купил детворе яблочной пастилы, и они с блаженным видом откусывали небольшие кусочки от лакомства и закатывали глаза, причмокивали, одаривали медовыми взглядами благодетеля.

– На свадьбу деньги береги, Матвей.

– Тетя, я еще до Рождества заработаю, – отмахнулся Матвей.

Они долго ходили по торговой площади, и Аксинья всякий раз отмечала проплешину в торговых рядах: там торговал стрелами знакомец отца, там были дорогие ткани, там – заморские яства.

Спокойно пройти по базару не было возможности. То Аксинья с Софьей, то Матвей приклеивались к торговым лоткам, разглядывая чудные скрыни, ленты, стрелы, колчаны, рассматривали резные сани, чудные телеги, котлы, лохани… Нюта застыла перед широкоскулым продавцом, на подносе которого теснился особый товар: горки черного и красного перца, сухие бутоны гвоздики, связки лаврового листа и еще множество терпких пряностей, неведомых даже Аксинье. Не по кошелю простому люду все эти роскошества: подойдут, понюхают, подивятся – и дальше по торговым рядам.

Аксинья не первый раз заметила за дочерью свою тягу к терпким, резким запахам: тысячелистник и пижма пользовались ее приязнью, а перед лотком с пряностями девчушка и вовсе замерла от восторга.

– Пошли, Нюта, – она тянула дочку, а та упиралась.

Торговец, худой высокий бухарец, расплылся улыбкой, предвкушая прибыль:

– Вусе еся, вибирай.

– Я перца куплю, – задумалась Софья, – Порфиша любитель острого, ровно басурманин какой.

Она отсчитала нехотя медяки, протянула торговцу. Тот принялся пересчитывать их, взвешивая в руках, пробуя на вкус, да успевал хвалить «доблейшу, великомудр жен».

– А она чего застыла? – кивнула Софья на Нюту.

– Дочка у меня затейница, большая любительница пряных трав.

– Дай вот этой травки. – Продавец с величайшим почтением взял с лотка три крохотных засушенных бутона, завернул их в полотняный узелок, протянул молодухе.

Софья вручила их племяннице и удостоилась широчайшей улыбки.

– Скажи «спасибо», – потрепала Нюту по голове Софья, но, конечно, слов благодарности не услышала. Постаралась она подарком загладить вину свою перед Аксиньей, замалевать добром дурные воспоминания о последних годах, прожитых под одной крышей, годах, полных свар, обвинений, обид. Известно ведь: хочешь порадовать мать, подольстись к дитю.

Нюта крутила узелок, терла чудо-бутоны гвоздики, замедляла шаг. Аксинья забрала у дочери подарок, сунула в мешок с копейками, та скорчила мордочку, готовясь завопить, но смолкла, отвлекшись на затейливые звуки, которые извлекал из дудочки парень. Нютка вопросительно подняла глаза на мать. Рядом с ней выплясывал мужик, ряженный в пеструю рубаху, рваные порты, с колпаком на голове.

– Скоморохи! – выкрикнул восторженно Матвей.

Собирался польский царевич Русь воевать, Да с боярами-ворами сговаривался, Да собрался народ и нащелкал по лбу И царевичу-ляху, и боярам-дурням. Ой, бегут, ой, бегут, пятками сверкают. Убегай, Владиславка, чтоб в полон не взяли!

Задорные напевы скомороха вызвали одобрительные выкрики в собравшейся толпе. Не выгнали еще ляхов из русской земли, а песни о бесславном изгнании уже сочинили.

– Пойдемте отсюда, на непотребства всякие смотреть, – заворчала Софья.

Совершив скудные покупки: Аксинья – скобяные изделия, отрез дешевой ткани на поневу; Софья – добротную сковороду, бахрому, оловянные пуговицы на мужнин кафтан, они ходили меж рядами, осматривали, ощупывали товары, слушали разговоры, разглядывали городских баб и девок.