Луиза Аллен - Скандальное сватовство герцога [litres]

– Это все сущая ерунда, – пустилась она в объяснения, прекрасно понимая, что болтает лишнее. – Я была молода, а любовь сильно ранит, не так ли? Даже если это первое глупое чувство.

– Не знаю, – пожал плечами Уилл. – Я никогда не любил и не ищу любви в браке.

– Никогда? Даже не страдали юношеской телячьей привязанностью? – Девушка покачала головой. – Очень грустно, что вы даже не надеетесь испытать нечто подобное к своей невесте. Разве это не лучше, чем холодный, разумный, удобный договор?

– Вы поэтому не хотите выходить за меня? Ждете заверений в любви? – Его губы изогнулись в уже знакомой ей кривой усмешке.

– Конечно нет. То есть… – Верити постаралась подыскать нужные слова. – Да, я не собираюсь выходить замуж без любви, и при этом мне не нужны никакие лживые заверения с целью выманить у меня согласие.

– Это я как раз понимаю, но ведь привязанность может со временем возникнуть в браке, если все остальное сошлось: симпатия, взаимное уважение, влечение. Страсть… Но любовь? Мне кажется, любовь так же опасна для счастья, как и неприязнь. – Тепло, с которым он говорил о привязанности, испарилось из его голоса, и он стал ледяным.

– Пример вашего отца и мачехи не вдохновил вас, так? – предположила Верити. Это чуть ли не единственный брак, свидетелем которого был Уилл. Он был мал, когда его родная мать умерла, и их отношений с отцом наверняка не запомнил. – Я полагала, их союз основан на Великой Любви с первого взгляда.

– С первого взгляда, да. О таком пишут в романах, но я не верил в подобное чудо, пока не присмотрелся к этой парочке. Это было всепоглощающее чувство, я даже сказал бы, одержимость. Никто и ничто их больше не интересовало.

– Трудно вам пришлось. Сколько вам тогда исполнилось?

Уилл пожал плечами.

– Девять. Я рос так же, как все прочие дети моего положения: чаще общался с няней и учителями, чем с родителями, к тому же был единственным ребенком. Но когда отец женился во второй раз, он начал все свое время проводить с новой женой, ни на шаг от нее не отходил, и мне это казалось странным. Они были поглощены друг другом, а я, видимо, ревновал. – Последнюю часть предложения он произнес с вопросительной интонацией, словно не верил, что имеет право на подобные чувства, или не понимает, как такое вообще возможно. Верити не знала, что хуже, и просто сидела и слушала, а он говорил: – А потом начали появляться на свет мои единокровные братья и сестры, первые четверо, и это было… здорово.

– Отец с мачехой были более близки с ними, чем ваши родители с вами? Полагаю, это влияние мачехи. Она любила своих детей.

– Любила? Не знаю. Неужели родители именно так проявляют любовь к детям? Они были символом их брака, объектом применения ее образовательных теорий, центром ее бурных эмоций. Это и есть любовь?

– Как знать. Я никогда не видела их с ней. Мне кажется, они ее любят, и, конечно же, все семьи разные. – Верити припомнила о его признании в самом сердце лабиринта, и продолжила: – Смерть вашей сестры, видимо, стала настоящей трагедией для всех них.

Уилл прикрыл глаза, откинулся на спинку, но его пальцы все так же крепко сжимали ее запястье, словно ему было жизненно важно держать руку на ее пульсе.

– Да, это был просто кошмар. Я винил их в этом, а больше всех Клаудию, свою мачеху. Она верит, что сила воли, свежий воздух и упражнения способны исцелить любой телесный недуг. Стоит только захотеть, и у вас все получится, причем это касается абсолютно всех сфер жизни. Найди в себе силы – и в путь. Она не заметила, что Белла серьезно больна, а та хотела быть храброй и сильной, лишь бы порадовать мать. В итоге она сломалась, но было уже поздно.

– Бедное дитя! И вы обожали ее. Должно быть, ваше сердце было разбито.

«А его мачеха наверняка впала в отчаяние, проклинала себя. Жуткая история».

– Она была моей сестрой, я – ее старшим братом, и мой долг состоял в том, чтобы защитить ее.

Я был зол. – Голос Уилла не дрогнул, взгляд был прикован к фаэтону. – Но я ничего не мог поделать, они меня не слушали, говорили, что я преувеличиваю. Словно ослепли оба. Но мне уже исполнилось тринадцать, я был обязан проявить настойчивость и заставить отца послать за доктором. Тем не менее я этого не сделал. Я предал ее. В ночь ее смерти я написал деду. Они с моим отцом практически не общались с тех пор, как он обвенчался вторично. Я пожаловался ему на мачеху, заявил, что она нерадивая мать. Обвинил ее в смерти Арабеллы, сказал, что отец слабоволен и не видит дальше своего носа. Что на уме у него только любовь к жене.

Герцог вдруг прервал свою речь, словно припомнил, кто он и где находится.

– Продолжайте, – прошептала Верити. – Что случилось потом?

Уилл снова заговорил, но теперь он уже надел маску идеального герцога, в словах его больше не было никаких эмоций – ни грусти, ни гнева, ни отчаяния.

– Мне не следовало так выражаться, нужно быть более сдержанным. Я не принял во внимание добрые намерения мачехи, фактически снял с себя ответственность за гибель сестры. Я понял это потом. Одним словом, в результате дед забрал меня из семьи отца, и рана моя не зажила. И виноват в этом только я один. Мое поведение было непростительным, дети потеряли старшего брата и поддержку, которую я мог им оказать.

Однако Верити была не согласна с ним. Написав деду, тринадцатилетний подросток проявил смелость. Своим посланием он хотел защитить младших, да и сам он был практически еще ребенок. Как он мог противостоять мужчине, одержимому женщиной и считавшему ее воплощением мудрости? Но Уилл, похоже, винит себя не только в смерти сестры, но и в окончательном разрыве между отцом и дедом.

Она могла бы указать ему на то, что ныне все дети пышут здоровьем и пребывают в добром расположении духа, а значит, воспитание все же оказалось не настолько дурным, да и родители, вероятно, усвоили горький урок, но Уилл вряд ли нуждался в утешении с ее стороны. Чувство ответственности и желание защитить близких людей вросли в каждую клеточку его тела, и он полагал, что подвел сестру. Чтобы исцелиться, ему нужно простить себя, а Верити понятия не имела, как помочь ему в этом.

«Если бы я могла научить его любви, тогда он, может статься, перестал бы судить себя так строго. Но я не люблю его, а значит, мне с этим не справиться. Могу ли я действительно подружиться с ним?»

Она тяжко вздохнула, и он посмотрел на нее сверху вниз:

– Верити?

– Представьте, что все это происходит сейчас, только на вашем месте Бэзил, а вместо Беллы Алисия.

– У Бэзила нет моего воспитания, – насупился Уилл.

– Это правда. Они росли все вместе, словно щенята в выводке. Они любят друг друга, мать боготворит их, отец тоже души не чаял. Бэзил уверен в себе, не боится открыто выражать свои чувства и желания. Ему не хватает манер, он временами непослушен, это да, но он будет кричать так, что у всех перепонки полопаются, пока не приведут доктора. Вы росли один, вам вбивали в голову послушание, добропорядочность, правила приличия и обязанность подчиняться тем, кто знает лучше, – причем задолго до того, как дед взял вас в свои ледяные руки. Две вещи, которым вас не сподобились научить, это непокорность – иногда очень полезная вещь – и умение любить. Удивительно, что вы вообще сумели устроить бунт.