Тесса Дэр - Хотите быть герцогиней? [litres]

– Эмма Грейс Гладстон, – эхом отозвалась она. – Да, Эмма Грейс Гладстон никогда бы не осмелилась говорить с тобой в таком тоне. Но я теперь Эмма Грейс Пембрук, герцогиня Эшбери. И если ты еще раз осмелишься со мной заговорить, обращайся ко мне: «ваша светлость».

Она захлопнула дверь и задвинула щеколду, а потом рухнула на пол. Хлынули слезы – она не стала сопротивляться. Все равно никто не слышал, никто не видел. Она плакала, пока глаза не сделались сухими, а сердце – пустым.

Вот глупость-то! Столько лет потрачено на то, чтобы оплакивать себя и строить жизнь в соответствии с тем клеймом, которым одарил ее этот человек. Эмма вынула из кармана носовой платок, утерла слезы и высморкалась. Она больше не позволит отцу довлеть над собой. Она будет верить, жить, любить.

Отныне и навсегда.

– Вы ездили в дом моего отца.

Эш поднял глаза от гроссбуха, который внимательно изучал.

Эмма! Стоя перед его письменным столом, она сверлила его взглядом. Глаза у нее были красные от слез. Отложив финансовые сводки, Эш встал.

– Вы ездили в дом моего отца, – повторила Эмма. – В Хартфордшир.

– Да.

Отрицать не было смысла.

– Среди ночи.

– Да.

– Вы вломились в его дом.

Он провел рукой по взъерошенным волосам.

– На самом деле я забрался в его спальню через окно.

– А потом заявили, что вы демон, посланник ада.

– По правде говоря, его не потребовалось слишком долго убеждать.

– Вы же обещали прекратить свои блуждания по ночам. Вы же мне обещали!

– Я ездил к нему раньше, чем обещал. С тех пор прошло несколько недель. Но… откуда вы знаете?

– Он приходил меня повидать. В швейную мастерскую, где я раньше работала.

Эш выругался: «Вот трусливая тварь».

– Он просил прощения, – продолжала Эмма. – Верите ли, упал передо мной на колени и вымаливал прощение.

– Надеюсь, вы не отказали ему в этом?

– Зачем… – Ее пристальный взгляд сделался умоляющим. – Зачем было трудиться? Зачем вообще было ездить к нему?

– Потому что он обидел вас, Эмма. – Эшбери даже хватил кулаком по столу, чтобы эти слова прозвучали убедительнее. – Этот человек выбросил вас из дому, не испытывая никаких чувств, никаких угрызений. Позволил вам умирать от холода и голода, оставил вас одну в целом мире. Из-за него вы боитесь собственного сердца – так боитесь, что согласились выйти за озлобившегося сукина сына. Он обращался с вами, будто вы ничтожество, и уже за это заслуживает того, чтобы гнить в земле. Только ради вас я его туда не отправил! Он оскорбил вас, и этого я не мог стерпеть. И извиняться я не собираюсь. Ни сейчас, ни когда-либо.

– Понимаю.

Эш замолчал – и молчание заполнило библиотеку. Возможно, это была последняя минута блаженной тишины? Он видел, что Эмма едва сдерживается. Оставалось лишь гадать, какая буря бушевала в ее душе. Эш обреченно вздохнул, готовясь принять извержение вулкана на себя.

Быстрыми шагами Эмма обошла кругом письменный стол, и Эш развернулся, чтобы встретить ее лицом к лицу. Прятаться он не собирался.

Она схватила его за отвороты сюртука, рванула к себе и поцеловала, вкладывая в свой поцелуй всю любовь, которая только отпущена человеку. Нет, она поцеловала его так, что этой любви хватило бы на тысячу человек.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо! Никто и никогда не защищал меня так, как вы!

Эмма могла превозносить рыцарские качества Эша, которых, может, у него и не было. Он с радостью принимал и ее признательность, и ее поцелуи. С величайшей благодарностью. Он был готов принять любую часть Эммы, которую ей угодно было ему предложить, – тело, разум, сердце и душу.

Пока они целовались, Эмма успела стянуть рукава сюртука, освободив руки герцога. Сюртук упал на пол. На очереди был его жилет.

Вскоре Эш остался в одной рубашке. Тогда Эмма толкнула его в кресло и потянула рубашку вверх, чтобы снять ее через голову, но он прижал руки к бокам.

– Неужели вы все еще смущаетесь? – спросила Эмма. – Мне казалось, что этот этап мы уже преодолели.

Возможно, она-то преодолела, но ему было трудно отважиться. Эш попытался объяснить:

– Я не вынесу, если вы будете смотреть на меня с жалостью. Или с отвращением.

Эмма взглянула на него с мягкой укоризной.

– Отнюдь не жалость или отвращение внушают вам тревогу. И вы не боитесь, что вас оттолкнут. Вы это допускаете. Однако, если вас увидят таким, каков вы есть – ваши достоинства и недостатки, вашу красоту и ваши шрамы, – вам, возможно, придется поверить, что вы кому-то нужны. Что вас любят. Честно, искренне, всерьез и по-настоящему. – Эмма прижалась лбом ко лбу Эша.

В его горле встал ком. Ее слова лишили его дара речи.

– Я знаю, вы боитесь, – прошептала она. – Я это знаю, потому что и сама боюсь тоже. Просто до дрожи боюсь. Любите меня. Будьте смелы со мной. – Обеими руками она ухватилась за ворот его рубахи и потянула. – И пусть между нами не останется ничего.

– Эмма, не надо.

– Почему?

Он судорожно искал предлог.

– Это… Это моя любимая рубашка!

– Тогда я заштопаю ее после.

Найдя линию стежка там, где сходились обе половины ворота, она прикусила ткань зубами и рванула. В результате край был надорван. Осталось взяться за половинки и разорвать рубашку посередине – ровно пополам. Эшбери был поражен и, по правде говоря, до крайности возбужден.

Эмма улыбнулась.

– Швея знает, как ловчее разорвать ткань. А сейчас я хочу, чтобы вы узнали меня. Если будете отдавать приказания, я буду действовать с точностью до наоборот.

В его голове уже складывались фразы сурового нагоняя. Но он решил: может, стоит этой мятежной натуре дать проявить себя – к обоюдной пользе?

– Очень хорошо, – сказал он. – Не поднимайте юбок и не садитесь на меня верхом.

Она ответила удивленным взглядом, затем пришла догадка, и на губах Эммы заиграла лукавая улыбка.

Подхватив юбки достаточно высоко, чтобы подразнить его соблазнительным зрелищем голых бедер, она уселась на него сверху. Белое кружевное облако нижних юбок упало сверху, накрыв их обоих. Эшбери как будто очутился в храме женских тайн. И сделался там предметом поклонения.

Иисусе. Он был готов взять ее без промедления. Но теперь он знал, что оттяжка, томительное предвкушение сделают неминуемое освобождение еще сладостнее.

Муж настроился помучить жену так, как она мучила его. Узнать ее до последней клеточки тела так, как она узнала его.

Любить ее. Всю, без остатка. В той же степени, как он желал, чтобы любили его.

Протянув руку, он нащупал на спине Эммы концы ленты, которая стягивала ее корсаж, потянул медленным, осторожным движением, распуская узел. Ее стан освободился от тесных оков корсажа, дыхание участилось.

– Не вздумайте, – твердо произнес он, – спустить корсаж вниз. И, что бы вы ни задумали, не смейте предлагать мне свои груди.