Ирена Гарда - Первая женщина на русском престоле. Царевна Софья против Петра-«антихриста»

Дорвавшийся до власти Петр так и не стал правителем. Поиграв в царя, он вернулся к военным забавам и плаванию по Плещееву озеру, предоставив управлять государством матушке и всем, кому хочется. Хотелось, разумеется, его родственникам, которые живо разобрали все приказы. Самый жирный кусок — Посольский приказ — и право контроля других судей получил Лев Кириллович Нарышкин, человек ума весьма посредственного, пьяница и доброхот, делающий добрые дела не по необходимости помочь ближнему, а в зависимости от собственного «гумору», то есть настроения.

Со злорадством в душе Софья узнала, что победа Петра не принесла радости Борису Голицыну, которого царевна ненавидела всей душой. Его чуть не постигла судьба Хованского. Решив, что молодой царь будет плясать под его дудку, князь сильно просчитался и за свою заносчивость получил при дележе «добычи» Казанский дворец — приказ, ведающий Поволжьем за Нижним Новгородом. Потрясенный такой неблагодарностью, он разобиделся на весь белый свет и запил — дело обычное на российских просторах.

Кстати, пострадал не только князь Борис Голицын, но и другие первостатейные вельможи, поехавшие с поклоном к Петру. Худородные Нарышкины не желали видеть рядом с собой людей, чьи фамилии оказались неразрывно связанными со славой Руси: их быстро выдавили со всех государственных постов, заменив полуграмотными выходцами из низов, не имеющими никакого представления об управлении государством, но зато не морщившимися, видя, как царь ест руками, ковыряет в зубах и пускает газы за столом.

Впрочем, Петр не часто удостаивал царский дворец своим присутствием, предпочитая военные экзерциции. Перейдя от штурма потешной крепости к широкомасштабным маневрам, он учинил в подмосковном Кожухове форменную войну, продолжавшуюся полтора месяца от Успенья до октябрьских холодов. Одну «армию», состоявшую из преданных Петру полков, возглавлял князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, другую — собранную из полков, которым царь не доверял, — Иван Бутурлин.

Тридцать тысяч человек шесть недель месили грязь, ведя боевые действия по всем правилам военного искусства.

В результате «царь Федор Плешпургский» разгромил войско «царя Семеновского», и участники сей забавы получили, наконец, возможность перевести дух, оставив на «поле боя» двадцать четыре человека убитыми и около пятидесяти ранеными.

Все эти «экзерциции» сопровождались беспробудным пьянством и другими непотребными развлечениями, от которых даже видавшие виды москвичи приходили в изумление, поминая добрыми словами прежних тихих царей, не позволявших себе подобного времяпрепровождения. Развлечения царя носили столь пагубный для горожан характер, что по тому, насколько свободно жил город, можно было догадаться, есть ли молодой царь в Москве или нет.

Патриарх Иоаким попытался по-отечески призвать Петра образумиться, но получил такую отповедь, что предпочел далее не перечить молодому царю. Кто знает, может быть, в глубине души он уже жалел о тех временах, когда мог диктовать Великой государыне свою волю, и она, хоть и огрызаясь, уступала его диктату?

Пока царь предавался веселью, Нарышкины, не теряя времени даром, расхватывали себе деревеньки, кто сколько может забрать. Дворцовый приказ едва успевал отписывать земли то одному брату Натальи Кирилловны, то другому. Федор Кириллович забрал голицынское Медведково, Мартемьян Кириллович — Хорошово и Мякинино, царский кравчий Кирила Алексеевич — Братцево, а Лев Кириллович — Фили, Чашниково и Черкизово.

Наконец в 1695 году грезивший о военной славе молодой царь отправился под Азов, померяться силами с ханом… и вернулся назад не солоно хлебавши.

Хорошо укрепленная крепость, получая подвоз с моря продовольствия и боеприпасов, легко могла выдержать многолетнюю осаду.

Разъяренный неудачей, Петр примчался в Москву и, потребовав от Думы денег, умчался строить корабли.

В начале следующего года тихо увял царь Иван, отдав богу душу двадцатого января 1696 года. С глупыми формальностями, признающими двоевластие в Московском царстве, было покончено раз и навсегда. И Петр, уже как единый русский самодержец, отправился в новый поход под Азов. В этот раз Фортуна повернулась спиной к туркам, и крепость пала к ногам завоевателей. Правда, что с ней делать, было не очень ясно, потому что ее захват не открывал России путь не только в Средиземное море, но даже в Черное.

Слушая дворцовые сплетни, приносимые Марфой или теткой Татьяной Михайловной, Софья едва сдерживалась, чтобы не завыть от отчаяния: все, что делали ее отец, брат, да и она сама, превращалось в прах. В Приказах началось такое мздоимство, сутяжничество и казнокрадство, что все только диву давались. Неукоснительное исполнение законов, о которых так пеклись первые Романовы, на глазах превращалось в средство сведения счетов с неугодными людьми.

Однажды Марфа вздохнула:

— Знаешь, Сонечка, иногда я тебе даже завидую. Ты здесь сидишь и слушаешь мои рассказы, а мне приходится с ними жить бок о бок. Я на прошлой неделе зашла в наш садик и, не поверишь, час проплакала, вспоминая, как мы там гуляли. Помнишь, как я тебя убеждала сойтись с Федором Леонтьевичем?

Брови Софьи сошлись на переносице, и она поспешила потянуться за чайником, чтобы сестра не заметила выражения ее лица.

— Не помню.

— Ну как же, дорогая, еще осень была, и ты все куталась в соболью душегрею, которая так мне нравилась.

Спина царевны напряглась. Не поворачивая лица к сестре, она четко и раздельно повторила, стараясь не повышать голоса:

— Я не помню, как мы гуляли. Я не помню, о чем мы говорили. Я вообще ничего не помню о том, что было до моего появления в этих стенах.

Поставив на стол рюмку с венгерским вином, которое держала в руке, Марфа растерянно посмотрела на сестру.

— Но как же, Сонечка… А как же Федор Леонтьевич? Василий Васильевич?

Сжав кулаки так, что ногти впились в мягкие ладони, Софья повернулась к сестре, и та поразилась ярости, которая горела в ее глазах, ставших почти черными из-за увеличенных зрачков.

— Глупая ты, Марфушка, что спрашиваешь об этом! Да если я буду вспоминать то, что было, так только и останется, что удавиться на косе! Не смей бередить мои раны! Оставь меня в покое с воспоминаниями, Христом Богом прошу!

Вскочив, перепуганная гостья обхватила несчастную сестру, прижав ее к своему сердцу.

— Успокойся, Сонечка… Успокойся… Поплачь, и все пройдет… Поплачь, а я с тобой посижу.

Но вместо того, чтобы разрыдаться, Софья вырвалась из ее рук и отшатнулась в сторону, схватившись за виски.

— Оставь меня… Пожалуйста… Если бы я могла плакать, то рыдала бы день и ночь… Но я не могу! Не могу! Не могу… У меня нет даже слез, чтобы их оплакать…