Ирена Гарда - Первая женщина на русском престоле. Царевна Софья против Петра-«антихриста»

— Кстати, Сонечка… — начала Марфа и осеклась, прикусив язык.

Хорошо, что сестра не обратила внимания на ее слова. Не стоит отягчать ее горе плохими новостями. Накануне они с Татьяной Михайловной долго спорили, говорить царственной узнице о том, что князь Василий не только не помнит ее доброты, но и строчит Петру одно письмо за другим, открещиваясь от дел своей бывшей возлюбленной, сваливая все беды на Шакловитого и выказывая полное раскаяние и верноподданнические чувства. Петр, однако, прощать его не собирался и челобитные его выкидывал, не читая.

Потом решили не добивать Сонечку рассказом об очередном предательстве Василия Васильевича. Кто ж знал, что он таким окажется? А ведь когда-то она сама поглядывала в его сторону, и только Сонечкина любовь к нему не позволила Марфе попытать счастья.

А Софья продолжала держать свое сердце в ледяном панцире. Даже когда спустя шесть лет после воцарения в Кремле умерла «медведица», она не выразила ни гнева, ни радости. Поздно, все поздно… Какой смысл торжествовать над мертвым врагом? И что изменилось со смертью Натальи Кирилловны, если Петька продолжает куражиться над страной так, что кроме Ивана Четвертого, никому и не снилось. Ей хотелось все забыть, сладость любовных утех, важность государственных дел, но каждый раз, когда приходили весточки от царевен, она нетерпеливо развертывала бумагу, словно душевные мучения доставляли ей наслаждение.

Но как бы ни старалась Софья забыть годы своего величия, как ни ограждали ее царевны от горьких переживаний, прошлое не отпустило ее и вторглось даже в далекий от суетной жизни монастырь.

Двадцать пятого февраля 1697 года едва Софья вышла с заутрени, как около монастырских ворот остановились крытые сани царевны Марфы, запряженные тройкой серых в яблоках лошадей. Не успели караульные приоткрыть ворота, как Марфа проскочила в них боком и почти побежала по заметенной снегом дорожке, торопясь передать сестре страшную весть.

— Соня, Сонечка, — закричала она, едва войдя в келью, — говорят, вчера заговор против Петьки открылся!.. Я же тебе говорила, что он вот-вот должен с Великим посольством уехать? Так вот, вчера у него должна была быть очередная попойка у Гордона по поводу отъезда. Петр уже собрался было ехать к нему, как прибежали два стрельца, может, помнишь Лариона Елизарьева? Ну, того, который в Преображенское примчался с изветом, будто ты с Федором Леонтьевичем заговор супротив него готовите? С ним был еще один, которого я не знаю. Так вот, они прибежали к Петру доложить, что, мол, раскрыли заговор, будто полковник Ивашка Цыклер подбивает стрельцов царя убить. Ну, тут и началось! Петр заорал так, что по всему дворцу слышно было. Цыклера тут же арестовали и увезли в Преображенское. Петр тоже туда помчался дознаваться, кто еще причастен к этому делу. А я — быстрее к тебе, чтобы рассказать.

Поднявшись с ларя, на котором сидела, Софья размашисто перекрестилась и поклонилась образам.

— Услышал Бог мои молитвы! Жаль только, что ничего у Цыклера не вышло. Ну, ничего, не последний раз… Ох, чую я, не в последний раз пятнадцать лет назад колокол гудел.

— Сонечка, я не об этом… Если их будут пытать, как бы Цыклер чего не наговорил. Он ведь сума переметная: то тебе служил, то Петьке. А вдруг, чтобы спасти свою шкуру, он тебя оговорит? Ты уж будь поосторожней, хорошо? А то как бы чего не вышло. А теперь мне пора. Поеду назад и если что разузнаю, то сообщу. Крепись, моя дорогая! Видно, мы не испили чашу до конца.

С этими словами она расцеловалась с сестрой и, поспешив назад к саням, понеслась во дворец, поднимая полозьями саней снежные вихри. А Софья долго сидела в задумчивости, глядя пустыми глазами в пространство. Марфа зря опасалась, что ее сестра воспримет новость слишком близко к сердцу. Ей, вечной затворнице, было все равно, что будет завтра. Если бы вдруг Петр захотел ее сослать куда-нибудь в Каргополь или еще какой медвежий угол, то она бы приняла перемену жизни спокойно, как само собой разумеющееся. Да и сильно ли отличается один склеп от другого, если смотреть на него изнутри?

Как показали дальнейшие события, Марфа не зря опасалась, что открывшийся заговор затронет сестру. Цыклер под пыткой выдал двух бояр — Соковнина и Пушкина, а также двух стрельцов.

Петр собственноручно вел следствие, присутствуя при пытках. Когда же стало ясно, что больше из несчастных выбить ничего не удастся, их приговорили к казни, которой молодой царь уделил особое внимание. Как позднее узнала Софья, на одном из допросов изнемогший от боли Цыклер «вспомнил», как Софья со своим дядей уговаривали его убить маленького Петра. Не задаваясь вопросом, было это или нет, Петр отомстил своим родственникам. У ворот Новодевичьего монастыря была усилена охрана и запрещен допуск к царевне любых гостей без разрешения лично Петра или князь-кесаря Ромодановского.

Но еще больше, чем сестру, царь ненавидел Ивана Михайловича Милославского, умершего за несколько лет до описываемых событий. Какой же надо было обладать фантазией, чтобы, выкопав гроб с телом своего врага, привезти его на упряжке, запряженной свиньями в Преображенское! Но и этого показалось мало озверевшему государю. В день казни Цыклера и его сообщников открытый гроб с телом Милославского поставили под помостом, на котором палач, как мясник, разделывал свои жертвы, отрубая им руки, ноги и головы, и их кровь лилась на полуразложившегося покойника.

Хоть посетителей к Софье больше не допускали, но ее «почта» работала без перерывов. Письма в корзинках с гостинцами шли одно за другим, и весть о страшной казни Цыклера долетела до узницы Новодевичьего монастыря на следующий день. Прочтя торопливые каракули Марфы, царевна содрогнулась от отвращения, представив себе младшего брата, придумывавшего столь извращенную месть своему умершему врагу.

Боже мой, Феденька, как же ты был прав, когда предлагал спасти Русь от пришествия Антихриста! Но разве можно было предположить, что в маленьком мальчике таилось столько злобы? Хорошо хоть он уезжает с Великим посольством и Москва отдохнет от его чудовищных причуд.

Однако Петр и здесь сумел неприятно поразить Софью, оставив вместо себя на Москве своего меделянского пса князь-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского, громадного, с вислыми польскими усами и длинными сальными волосами монстра, о котором ходили страшные слухи, будто он собственноручно пытает людей. Может, это и не совсем соответствовало правде, но у царевны не было никакого желания ни видеть, ни слышать человека, принимавшего участие в пытках Шакловитого.

Когда князь-кесарь, тяжело отдуваясь, ввалился к ней в келью, чтобы самому убедиться в правильности применяемых мер по охране Софьи, она отвернулась от своего тюремщика и простояла так все время, пока он находился в комнате. Надо бы, конечно, быть похитрее, но ее буквально тошнило от одного вида его выпяченного живота, цепкого взгляда глубоко посаженных, с набрякшими веками глаз, запаха чеснока и перегара, исходившего изо рта ее добровольного тюремщика.