Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

– Пухленький какой. Не плачет ведь. Понимает. Храни его Господь.

– Красавчик! И в кого ж он такой темненький?

– Да здравствует дофин! – истошно закричал какой-то мастеровой рядом с Инес, и его высокий голос привлек внимание королевы.

Величественно улыбнувшись, молодая белолицая королева, держа очень прямо голову и шею, обрамленную стоячим кружевным воротником, поглядела в сторону ратуши. Как показалось Инес, королева заметила Армана и внимательно осмотрела.

Потом цепкие голубые глаза мельком задержались на Инес, и она могла бы поклясться, что следующий взгляд, кинутый королевой в спину супругу, был исполнен чего угодно, только не любви.

– Да здравствует король! – провожаемая криками процессия покинула площадь, сворачивая к Лувру, а на помост в центре взошел судья из Пти-Шатле – в парадной мантии и цепью на шее. Он сообщил, что приговоренный к одному дню и одной ночи нахождения у позорного столба ростовщик благодаря заступничеству Святой Женевьевы будет помилован немедленно, отстояв только четверть срока.

Прикованный к столбу цепью с железным ошейником ростовщик – плотный чернобородый мужчина с нависшими бровями – кивнул головой и задрал подбородок, чтобы штатный палач Пти-Шатле освободил его от железа.

– Ишь, выкрутился! Золотой ключик всюду вхож, – раздались гневные голоса.

– Кто деньги в рост ссужает – тот Сатану ублажает – школяр, протолкавшийся в первый ряд, кинул в преступника куском черепицы. Осколок просвистел рядом с головой палача и попал в грудь ростовщику. Палач раздраженно рыкнул, на миг отрываясь от своего занятия, осужденный же не шевельнул и бровью.

Следующий камень полетел ему в спину под улюлюканье толпы – недовольной, что ее лишают возможности позабавиться.

– Ехали цыгане, кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез, кто деньги в рост дает – тот ее и съест! – выпалил другой школяр и отправил в полет дохлую кошку.

К восторгу толпы, твердый трупик прилетел прямехонько в затылок ростовщику, испуганно схватившемуся за ушибленное место.

Стражник, усмехаясь, погрозил мальчишке копьем, на что тот показал язык и поскорей спрятался за спины.

Ростовщика сдали на руки семье – богато одетой жене и рослым сыновьям, и они торопливо покинули площадь. Началось самое интересное.

На верхушке столба уже несколько недель разлагался труп колесованного разбойника. Палач приставил к столбу длинную лестницу и полез снимать колесо.

Люди толкались прямо у столба, пристально следя за палачом и стражниками. Провожаемый тысячами взглядов, палач усмехнулся и тряхнул своей жуткой ношей прямо над головами, отчего мышцы на обнаженных руках у него вздулись – казненный разбойник был мужчина не мелкий.

С колеса упало что-то длинное и черное.

– Язык! – взвизгнул мастеровой. – Ай, язык упал!

– Вот кому-то повезет, – ткнула его в бок супруга в полотняном чепце, похожем на капустный кочан. – Умные-то люди впереди стоят. А тебе, недотепе, как всегда, дырка от задницы!

– Сама ж сказала – затопчут… – уныло оправдывался ее супруг. – Народ-то со всего Парижа собрался.

– Эх… Покойник-то целую неделю, говорят, мучился! – не унималась женщина. – Самые лучшие останки в честь праздника – иди хоть ноготь добудь, олух!

– Неделю? – надвинув поглубже шапку, мастеровой решительно ввинтился в толпу, подав пример еще нескольким мужчинам и женщинам. Палач опять потряс колесом, отчего алчущим досталось еще несколько кусков плоти – протянутые руки готовы были разорвать труп на тысячу талисманов. Не столько копья стражников, сколько давний страх прикоснуться к палачу позволил тому беспрепятственно покинуть помост, будучи не задетым яростной дележкой трофеев.

Через пару минут все было кончено: на лобном месте не осталось ни клочка. Даже кошка куда-то исчезла.

– Ну что, достал? – донельзя довольная, осведомилась супруга мастерового, когда тот, с полуоторванным рукавом и царапиной на щеке, вернулся обратно.

– Вот… Волосы принес… – он протянул ей клочок чего-то темного.

– Волосы? – на ее счастливый крик обернулись все стоящие окрест – с неприкрытой завистью. Инес замутило. Она сжала руку Армана, привлекая внимание. Он осторожно спустил ее на землю и принялся энергично разминать плечо.

– Я тяжелая, любимый?

– Ну что ты. Ты легче птички. Я ничего и не почувствовал, – нежно ответил он, но мысли его, казалось, были далеко. – Пойдем отсюда?

Они принялись выбираться из толпы, под аккомпанемент гневных воплей:

– Да это ж кошачья шерсть, а не волосы! Баранья твоя башка! Сальная морда! Вот тебе, скот распухший! – судя по всему, у мастерового на лице прибавилось царапин.

– О чем вы думаете, любимый? – Инес решилась прервать молчание, когда они уже подходили к ее дому.

– О грубости нравов. О диких суевериях. О беспечности дворян, – спокойно отчитался он, к ее разочарованию.

– Говорят, волосы колесованного помогают в любви, – заметила Инес. – Мне рассказывала моя кормилица.

– Моя кормилица мне такого не говорила… – поморщившись, возразил он. – Древние греки считали любовь величайшим несчастьем, какое может случиться с человеком. Или с богом. От стрел Амура нет защиты.

– Арман… Берегите себя! – от этих слов опять ожил ее ночной кошмар. – Это были раны не от стрел. Берегитесь кинжала, заклинаю вас Святой Женевьевой!

– Ваша любовь защищает меня лучше, чем Святая Женевьева – Париж от орд Аттилы, – взяв ее руки в свои, он расцеловал сначала левую, потом правую. – Я недостоин вашей любви, Инес…

– Ах, что вы говорите, любимый, – невыносимо было расставаться с ним, но они уже стояли на пороге ее дома. – До встречи.

– До встречи, – отвесив ей поклон, церемонный, как будто она была придворной дамой, Арман пошел прочь. Она смотрела вслед, разрываемая тревогой – и за него, и за себя.

– Все идут в Авиньон

И танцуют, и танцуют.

В Авиньоне под мостом

Все танцуют, став кругом!*

Лучше всего, конечно, было бы петь эту песню на подвесном мосту, перекинутом через неглубокий ров с зеленой стоячей водой – но выходить за ворота было строго-настрого запрещено. Вход охранял Этьен – хотя большую

времени он дремал, опершись на пику, проскользнуть мимо него еще ни разу никому не удалось.

Так что роль моста отводилась замощенной площадке посреди двора – где и проходила большая часть детских игр – в округе опять было «опасно». Так говорила матушка, так говорила мадам Рошешуар – слово всегда произносилось вполголоса, сопровождаемое взглядами искоса и нередко – крестным знамением. В округе «пошаливали». Что означает это слово, Арман знать не хотел – смутно догадываясь, что осведомленность принесет больше скорби, чем радости.