Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

Десять пистолей! Арман покачал головой. В успех тяжбы каноников Люсона он не верил, но то, что пока суд да дело, пребенды матушке не видать – это как раз было очень вероятно. Надо платить за комнату, платить за Демона в конюшню, платить оружейнику за новую шпагу… Хорошо, хоть в Академию он попал благодаря заслугам отца и избавлен от платы размером в тысячу экю в год.

– Плохие новости? – осведомился Дебурне, озабоченный выражением лица хозяина.

– Готовят свадьбу, – улыбнулся Арман. – На приданое хотят починить подъемный мост в замке Гленэ.

– Слава Создателю! – перекрестился Дебурне. – Если б мост работал – замок бы не сожгли в девяностом! А сколько денег-то прислали?

– Десять пистолей, – ответил Арман. – Минимум миниморум. Каноники Люсона начали тяжбу за пребенду.

– Вот знал я, что этим все и кончится! – выругался Дебурне. – Бесчестные люди, сударь, бесчестные. Как же вы распорядитесь этой суммой?

– Внесу плату за Демона.

– А жить на что?

– Будешь почаще носить любовные послания к мадам Бурже – что еще остается? – пожал плечами маркиз.

*Король Франции Генрих IV несколько раз менял веру. Будучи рожден и воспитан в протестантизме, в Варфоломеевскую ночь он перешел в католицизм, чтобы сохранить себе жизнь. Сбежав из Парижа и Екатерины Медичи в родную Наварру, он вновь вернулся в протестантскую веру.

В конце концов, оставшись единственным наследником престола, он, чтобы получить корону, вновь торжественно перешел в католичество – согласно чаяниям и аристократии, и народа. «Париж стоит мессы», – решение Генриха IV положило конец Религиозным войнам во Франции. Протестантов он умилостивил, издав Нантский эдикт (1598), уравнявший в правах католиков и гугенотов.

Дебурне пополнил бюджет еще десятью пистолями, на протяжении трех недель курсируя между улицами Сент-Андре и Сен-Северин.

Арману удалось навестить мадам Бурже еще три раза – днем, сразу после того, как доктор отбывал к очередному пациенту.

Инес ласкала его с каким-то неистовством – трогать, гладить и целовать его тело словно приносило ей удовольствием большее, чем сам процесс соития. Арман старался, увеличивая количество – однажды, наевшись петушиных гребешков, укрепляющих мужскую силу, – до трех раз за встречу. Но Инес не выглядела менее нервной и так же плакала при расставании, как будто он сделал бы ее счастливой, оставшись.

Кроме ленты, она подарила ему перстень с изумрудом – дымчатый кабошон вызвал у Дебурне пароксизм восторга, и он долго выспрашивал хозяина о состоянии здоровья господина Бурже.

– Ты меня сватаешь, что ли? – хмыкнул Арман, так и сяк поворачивая перстень – надев сначала на руку, а потом, расширив незамкнутую оправу – на перчатку.

– Пути Господни неисповедимы, сударь, – обтекаемо ответил Дебурне, ушел к камину сушить сапоги, но вполголоса продолжил, словно бы про себя: – Женщина она молодая, красивая и наследство, небось, получит приличное – у доктора ведь нет детей?

– Все от чумы умерли – и дети, и первая жена.

– Да… – торопливо перекрестился Дебурне. – Никого эта зараза не щадит… Сколько, вы говорите, стоит чин полковника?

– Молчи. Она еще не овдовела, а я еще не закончил Академию. И вообще – Дебурне, ты согласен, чтобы дю Плесси женился на вдове неблагородного сословия?

– А на вдову благородного происхождения может рассчитывать разве что ваш старший брат, – отрезал слуга. – И то постараться надо. Дворян, сударь, сейчас хоть пруд пруди, а с приданым туго.

На следующий день Арман торопил Дебурне с чисткой плаща, боясь опоздать на свидание. В воротник зашит кусочек полотна, пропитанный розовым маслом, ботфорты сверкают, сверкает изумруд – Арман готов выскочить на улицу без плаща – так велико его нетерпение.

– Дзинь, – донеслось от окна. Арман обернулся и заметил, как камушек опять звякнул в стекло, а с улицы донесся свист. Отворив раму, он увидел на противоположном тротуаре знакомый шаперон: маленький слуга докторши улыбнулся, увидев его, и отправил в полет камешек побольше, угодив прямо в грудь адресату. Удостоверившись, что послание доставлено, мальчик дал стрекача, скрывшись среди прохожих.

– Мальчишка на редкость хорошо свистит и кидает камни. Я поражен. С виду такой ангелочек, – Арман дернул за ленточку, которой к камню привязана узкая бумажная полоска.

«Любовь моя! Роковое событие не даст нам сегодня соединиться. Я не могу принять вас у себя, но должна вам сообщить нечто необыкновенно важное! Встретимся в полдень под вязом у церкви Сен-Жерве. Ваша навеки Инес».

– Я же не успею! – Арман взялся за голову.

– Мосты забиты, берите лодку, – Дебурне протянул ему половину наличествующей казны, даже взглядом не выразив осуждения за расточительность. Через миг Арман уже летел к Сене, на ходу поправляя плащ, спущенный по моде с одного плеча.

Сегодня же праздник!

Все стремились на правый берег: в полдень перед ратушей провезут ковчег с мощами Святой Женевьевы – покровительницы Парижа!

Горожане с раннего утра занимали места на Гревской площади, и чтобы пробиться к Сен-Жерве, где Инес назначила встречу, придется поработать локтями.

На мосту Сен-Мишель он сейчас точно застрянет! К тому же, после того как Арман заколол там человека, он избегал этого места – лучше пройти выше по течению и взять лодку напротив острова Сен-Луи.

Не он один торопился, в толпе то и дело вспыхивали ссоры, слышалась брань, а когда, наконец, Арман перешагнул через качающийся борт – пять денье, сударь, и вы уж на месте! – на оставленном берегу сталь застучала о сталь: двое дворян не поделили последнюю лодку.

– И что так серчать, не Варфоломеевская ночь… – подмигнул Арману седобородый лодочник. – Тогда почитай все лодки да паромы с правого берега отогнали – чтоб ни один гугенот по воде не улизнул. А сейчас одна ушла – две придут, зачем смертоубийство затевать?

– Я еще не родился тогда, – пробормотал Арман, с интересом разглядывая старика. – А ты как же спасся?

– А я, сударь, из Ла-Рошели, с океана – плавать обучен. В ту ночь все поплыли – и кто умел, и кто не умел. Тысячи, тысячи мертвецов покрыли Сену, вода черна была и солона, точно морская – от крови…

Опустив глаза, Арман перекрестился, беззвучно шепча молитву, слушая скрип уключин и плеск воды.

– Так-то, сударь, храни Господь нашего короля! – налегая на весла, кивнул лодочник. – Хуже нет, когда брат на брата идет… И вас храни Господь, сударь! – поймал он монету.

Она увидела его издалека и выбежала навстречу, заливаясь слезами.

– Что случилось, моя дорогая? – он виновато поцеловал ей руку. – Я опоздал, мне нет прощенья.