Джулия Берри - Нежная война [litres]

– Ты над чем-нибудь работаешь? – спросила девушка. – Есть какие-нибудь новые композиции? Джазовые аранжировки? – На секунду она замолчала. – Помнишь тот марш, который ты превратил в блюз? Fantastique!

Обри прекрасно понимал, что она делает: уводит тему разговора в другое русло. Но он был не против поговорить о музыке.

– Все дело в твоем пении, Колетт. Я никогда не встречал ничего подобного.

– Неужели?

– Я имею в виду не только твой голос.

Отстраненное любопытство, с которым она воспринимала все, что он говорит, сводило его с ума.

– Боюсь спросить, – начала девушка. – Но что же помимо моего голоса влияет на то, как я пою?

Он осторожно повернулся к Колетт, чтобы не задеть ее ногой.

Когда он успел оказаться так близко? На самом деле Обри хотел сказать, что думает о ней целыми днями, с каждым замахом кирки и с каждым ударом молотка. Что он исписал всю нотную тетрадь песнями, которые идеально подойдут для ее голоса, для ее регистра. Страстные и мрачные. Эмоциональные.

Вот ее истинная натура. Колетт была эмоцией.

– Ты изменила мое представление о музыке, – сказал он. – Я работаю над новыми песнями. Пока не придумал слова, но у меня уже есть мелодии, так что…

– Я изменила твое представление о музыке? – Она изумленно покачала головой. – Я – простая девушка, которая поет французские песни. А твоя музыка искрится электричеством.

– Но это правда, – возразил он. – Боже, хотелось бы мне показать тебе, что я имею в виду, на пианино. До этих пор я старался сделать все быстрее, усложнить мелодию. Покрасоваться, понимаешь? Я хотел придать музыке гламура.

Колетт не знала, что на английском языке означает слово «гламур», но она была слишком вежлива, чтобы спросить.

Обри решил, что он ее утомляет.

– Ты заставила меня задуматься, – сказал он. – О том, как вытащить из мелодии все чувства. Чтобы ее можно было прожить. Это именно то, что ты делаешь.

Не думай, что я не заметила тебя, Аполлон. Ты махал в окно, как надоедливый сосед. Уходи.

«Обри Эдвардс , – сказала я ему. – Ты здесь не для того, чтобы говорить о музыкальной теории и технике вокала» .

– Ты – загадка, – Колетт Фурнье, – сказал Обри. – Как и то глубокое, темное место, куда уходит твое сознание, когда ты поешь.

Колетт не знала, что ему ответить. Она не думала, что ее пение возникло из какой-то внутренней истины, из болезненных воспоминаний. Конечно, она злилась из-за произошедшего в Динане. Она унесет свою ярость в могилу. Девушка боялась, что из-за того, что Обри нравился ее голос, юноша выдумал себе ту Колетт, которой не существовало.

– Что с тобой произошло? – тихо спросил он.

«Зачем он настаивает? Беги, Обри, беги. Я слишком сломана для того, чтобы меня любили. Я теряю все, что люблю».

И все же, он был здесь, этот американец, с наэлектризованными пальцами и подвижными руками, сидел перед ней, в мягком свете оранжевой лампы. Он спрашивал Колетт о ее настоящей жизни и терпеливо ждал ответа.

Они были одни в темноте. Никто их не слышал. У Обри было много шансов воспользоваться ситуацией, но он этого не сделал.

Поэтому она рассказала свою историю о жизни в Динане: о волшебном городке, который отражался в водах реки Мёз, о ее счастливом детстве, о лилиях возле крепости, о маме, папе и Александре, о ее дядях – Поле и Шарле, и о ее кузене Габриэле. Об «Изнасиловании Бельгии», и об уничтожении Динана. И, наконец, о женском монастыре и о Стефане.

Когда ее глаза покраснели, а из носа потекло, Обри дал ей носовой платок, но не позволил себе распускать руки. Он словно говорил: «Ты так долго несла это бремя в одиночку. Позволь мне нести его вместе с тобой».

История Колетт разбила Обри сердце. Без какого-либо толчка с моей стороны, он раскрыл руки, и она бросилась ему в объятия. Его слезы капали ей на волосы.

Обри хотелось ее утешить, но что он мог сказать?

– Я здесь, – прошептал он. – Я с тобой.

Он и правда был с ней. Впервые за несколько лет Колетт не чувствовала себя одинокой.

Обри прижал ее к себе. Кто мог причинить этой девушке столько боли? Какой дьявол мог уничтожить драгоценную жизнь этого милого человека; разрушить счастье этой яркой, доброй, сильной, смешливой девушки?

В тот момент он по-настоящему осознал, почему нужно было любой ценой остановить немцев и выиграть эту войну. Кроме того, он понял, что когда настанет его черед отправляться в траншеи, он не сможет попрощаться с Колетт и покинуть ее.

Даже тем вечером, Обри было тяжело уходить. Быстрый поцелуй, который она подарила ему у двери, был наполнен не страстью или желанием, а симпатией, привязанностью и благодарностью.

Обри возвратил поцелуй и выскользнул за дверь.

В ту ночь Колетт снился Стефан.

Это был простой сон. Они со Стефаном гуляли по траве возле крепости. Он ничего не говорил, а лишь улыбался, держал ее за руку и смотрел на нее глазами, полными любви. Колетт чувствовала невероятное облегчение от мысли, что он жив, и все пережитые ею кошмары оказались страшным сном. Она знала, что он настоящий. Такой же настоящий, как и она.

Вместе они смотрели, как птицы парят над зеленой долиной и стеклянной рекой. Когда она в очередной раз повернулась к Стефану, он исчез.

Колетт проснулась в слезах.

Хейзел услышала всхлипы, прибежала в комнату подруги и легла рядом с ней.

– Все в порядке, – успокаивающе сказала она. – Все в порядке.

Но ничего не было в порядке.

«Отпусти этого солдата, – сказала Колетт сама себе. – Совсем скоро он покинет тебя, а Стефан всегда будет рядом, и этого достаточно. Зачем тебе боль нового расставания?»

Она лежала в кровати, вспоминая вечер наедине с Обри. Все, что она ему рассказала, и чем еще не поделилась.

В тот момент она поняла.

Ей не нужны расставания, но ей нужен Обри Эдвардс. Она не может отказаться от короля регтайма, особенно теперь, когда он так близко.

– Вон там, видишь? – прошептал рядовой Пит Йоки.

Джеймс перевел прицел на несколько дюймов в сторону.

– Вижу.

В щели, между двух вражеских насыпей из-за мешков с песком показался шлем.

Язык Джеймса прилип к нёбу. Неужели они собираются убить этого немца?

– Так, давай-ка проверим, – Йоки тихо говорил со своей мишенью, – настоящий ты или нет.

– Настоящий? – прошептал Джеймс. – Что ты имеешь в виду?

– Что ты видишь, Олдридж?

Если бы это был вопрос с подвохом, Джеймс провалил бы тест.

– Это голова.

– Правда? Приглядись получше.

– Шлем, – сказал Джеймс.

– А под ним? Отвечай быстрее, – Пит сглотнул от нетерпения.

– Лицо.

– И что оно делает?

– Ничего.

– В том-то и дело.