Джулия Берри - Нежная война [litres]

– Ты – хороший солдат и превосходный музыкант, – сказал Фиш. – Не хочется тебя потерять.

«Помимо всего этого, я – живой человек, Фиш».

– Я буду осторожен, сэр, – ответил он. – Обещаю.

– Хорошего дня, солдат, – отсалютовал капитан Фиш.

Обри тоже отдал честь.

– Хорошего дня, капитан.

Капитан Фиш удалился, а Обри побрел к хижине досуга для черных солдат. У парня еще оставалось свободное время, и раз уж его романтические надежды не оправдались, он решил переключиться на пинг-понг.

Джоуи Райс заметил Обри и потащил его в угол, где никто не мог их подслушать.

– Ты слышал? – прошептал Джоуи. – Про наших парней, которые решили мстить за убитого солдата? Они зовут себя Вампирским отрядом, – его пальцы еще крепче сжались на локте Обри. – Прошлой ночью они убили морпеха.

Они уже не были прежними после тридцати дней в траншеях.

Рано утром, когда парни третьего подразделения наконец выбрались наружу, их кости ломило от усталости. Они говорили на новом языке. За это время они выучили все правила выживания, но оно уже не заботило их так сильно, как прежде. Они привыкли к холоду, грязи, грохоту снарядов и виду крови. Они участвовали в вылазках и разбомбили несколько траверсов немецких траншей. А главное – все они выжили.

Джеймс ни разу не был на вылазках. Их с рядовым Питом Йоки назначили в ночной дозор, поэтому они оставались в снайперском укрытии. На следующую же ночь Джеймс заметил нескольких немцев, крадущихся к английским траншеям. Тени в мимолетном свете яркой вспышки. Наверное, потому что они были лишь тенями в ночи, Джеймс смог это сделать. Может быть, он решился на это, потому что они собирались убить его друзей. Или потому, что представил себе, как кривоногого Мика Веббера отбрасывает взрывом гранаты, а Чаду Браунингу, который так любит петь, перерезают горло.

Джеймс направил прицел на тени и выстрелил. Дважды. Йоки быстро взглянул в свой прицел и показал ему большой палец.

– Два попадания.

Джеймс и так это знал. Каким-то непостижимым образом он чувствовал, как пули настигли обоих немцев, словно межу ними протянулась леска, и он ощутил импульс от удара на себе.

Немцы не стали продвигаться дальше. Остаток ночи они потратили на то, чтобы оттащить своих павших обратно к траншеям.

– Думаю, один мертв, – сказал Йоки. – И, судя по крикам второго, я дам ему пятьдесят на пятьдесят.

Джеймс не слушал. Он откинулся на стенку их укрытия и попробовал глубоко вдохнуть, но воздух никак не наполнял его легкие.

– Молодец, что не стал стрелять по санитарам-носильщикам. Мне кажется, это нечестно, – сказал Йоки. – Видит бог, первое убийство – самое сложное. Мы все через это прошли.

Джеймс не отвечал. Он молча смотрел на свои трясущиеся руки.

– Иди, – сказал Пит. – Отдохни и поешь. Поболтай со своими приятелями. Хорошо?

– На посту должно быть два человека, – возразил Джеймс.

Пит только махнул на него рукой.

– Проваливай. Все равно ничего не разглядишь в такой темноте.

Конечно, Йоки соврал, но Джеймсу было наплевать. Он лег на землю и заснул. Когда Джеймс проснулся, сержант Мак-Кендрик отсалютовал ему, и они пожали руки. Его выстрелы спасли жизни британских солдат. Острый глаз, чтобы увидеть фрицев в темноте, и трезвый ум, чтобы попасть в двух вражеских солдат и предотвратить налет – все это неотъемлемые качества настоящего британского служащего, которые так блестяще продемонстрировал рядовой Джеймс Олдридж. Сержант заверил юношу, что к его досье будет добавлена письменная благодарность.

Благодаря этому Джеймсу разрешили взять двухдневное увольнение для поездки в Париж, при условии, что на фронте все будет спокойно. Два немца – два дня. Любопытная закономерность, хотя они оказались не последними, кого он убил до истечения тридцатидневного срока.

8 февраля, 1918

Дражайшая Хейзел,

Сержант дал слово, что я смогу взять увольнение и поехать в Париж. Я могу приехать вечером, в среду, 13 февраля. Поезда могут ходить медленнее, чем обычно, но я думаю, что буду на вокзале Гар-дю-Нор в четыре часа. Встретимся там? Обещаю, что найду тебя, если ты меня подождешь.

Надеюсь, ты приедешь. Мне нужно убедиться, что ты мне не приснилась. Я постараюсь отмыться от грязи, чтобы тебе не было за меня стыдно.

Пожалуйста, приезжай. Докажи мне, что ты существуешь на самом деле, и позволь мне доказать, как много ты для меня значишь.

Ответ Хейзел был совсем кратким. Он больше походил на телеграмму, чем на письмо.

Четыре часа. Среда, тринадцатое число, вокзал Гар-дю-Нор.

Я буду там.

Накануне отъезда в тур, конечной остановкой которого был Экс-ле-Бен, группа пятнадцатого пехотного полка Национальной гвардии Нью-Йорка устроила прощальный концерт в Сен-Назере. На него пришли все, кто смог раздобыть себе место.

После того, как Колетт рассказала Обри о своем прошлом, он решил не ехать в Экс-ле-Бен и уже предупредил обо всем лейтенанта Эйропа. На пианино все равно играл Лаки Робертс, поэтому Эйроп смог его отпустить. Обри собирался присоединиться к своей группе позднее, когда их дивизию отправят на фронт, так что ему не нужно было выступать тем вечером.

«Когда-нибудь, – сказал он себе, – я буду главной звездой любой группы, с которой выйду на сцену».

Обри все равно решил пойти на концерт, просто для смеха, а по дороге заглянуть в первую хижину досуга. Если бы кто-нибудь из его роты узнал, как часто он ходит этим окольным путем, ему пришлось бы многое объяснить.

Дверь хижины досуга открылась. Он спрятался за хижину Ниссена [21] Хижина Ниссена – тип сборного полукруглого строения с каркасом из гофрированной стали, который использовался для различных целей в Первой и Второй мировых войнах. , чтобы не попасться.

Черт. На пороге стояла та морщинистая летучая мышь, которая спугнула его в один из вечеров, а рядом с ней – еще одна старая курица. Он улыбнулся. Из дверей вышла леди Хейзел де ла Виндикотт. Все три женщины ушли, но среди них не было Колетт.

Где же она? Неужели она не пойдет на концерт? Настало время это выяснить.

– Мы закрыты, – послышался голос Колетт, когда Обри постучал в дверь.

– Это я, – ответил он.

Дверь тут же распахнулась. Его глазам предстали блестящие глаза и порозовевшие щеки.

– Bonsoir, mademoiselle, – сказал он.

Колетт рассмеялась. Его произношение! Оно было просто ужасным.

– Добрый вечер, мистер.

– Я хочу тебе кое-что показать, – Обри протянул ей руку. – Не возражаешь, если я сяду за пианино?