Джулия Берри - Нежная война [litres]

Компьен был недалеко от Суассона, где находился Джеймс, поэтому письма доходили почти так же быстро, как телеграммы. Каждую ночь Хейзел слышала грохот орудий, но с таким количеством писем ей не приходилось долго переживать о судьбе Джеймса.

Когда битва закончилась, Джеймс написал Хейзел, что в следующую субботу у него будет полдня отдыха. В тот же день, пришло письмо от Обри, в котором говорилось, что он получит выходной в понедельник. И девушки придумали план. Они решили, что наденут свою старую форму Юношеской христианской организации и доедут до ближайшей к Джеймсу станции на воинском эшелоне. Он встретит их там, и они проведут несколько чудесных часов вместе. Затем Колетт и Хейзел вернутся обратно на главную железную дорогу, а оттуда в Верден. Все воскресенье они будут в пути, а в понедельник уже приедут к Обри.

Это было хитро, дерзко, безобидно и так просто. Без каких-либо трудностей они сели в поезд в Компьене и направились к месту встречи короткой дорогой.

Судя по всему, никого не волновало, были они из христианской организации или из цирка, поэтому девушки сняли свои шерстяные униформы. Когда поезд подошел к станции Суассона, Хейзел одолжила у Колетт зеркало и расческу, чтобы привести себя в порядок.

Джеймс ждал их поезд на станции, почти подпрыгивая от нетерпения. Эти несколько недель вдалеке друг от друга казались ему более долгими, чем вся война.

Он вытер пот со лба и огляделся, чтобы найти тенек.

Отдаленный гул орудий стал таким же привычным, как уличное движение в городе или птиц в деревне. Джеймс едва его замечал. Рельсы завибрировали, и он увидел дым, сопровождаемый шумом паровоза. Вот и она!

Хейзел, сидящая в пассажирском вагоне, подняла голову.

– Почти приехали, – сказала она Колетт. – Поезд замедляется для остановки.

Взявшийся из ниоткуда поток воздуха повалил Джеймса на землю.

Свистящий звук появился только после самого снаряда. Из дальнобойного орудия.

Длинный Макс. Тридцать восемь сантиметров.

Взрыв сотряс землю под ним. На железнодорожную колею посыпалась грязь. Дым и пламя бушевали над обломками поезда.

Паровоз и первые два вагона были уничтожены.

Остальные вагоны слетали с рельсов и врезались друг в друга. Солдаты и рабочие были разбросаны на земле. Осколки стекла из разбитых окон напоминали шрапнель.

Колетт осталась невредимой, потому что Хейзел накрыла подругу своим телом.

Когда Джеймс обнаружил Колетт, она держала Хейзел в руках, покачивая ее, как младенца. Как будто она заснула. Как будто ее все еще можно разбудить.

– Это моя вина, – сказала девушка. – Я не должна была любить ее. Я не должна никого любить, – она сглотнула и застонала. – La guerre забирает у меня всех, кого я люблю. Она не пощадила даже Хейзел. Я не должна была становиться ее подругой.

Джеймс, как бывалый солдат, знал, что нужно делать. Закрыть место кровотечения и позвать медика, а также снять плотную одежду, чтобы облегчить дыхание.

Джеймс, мальчик с приходских танцев, потерялся в тумане подземного царства в поисках того, кого уже было не найти.

Хейзел в легком летнем платье ступала по мягкой траве босыми ногами. Крошечные белые цветы блестели как жемчужины на темно-зеленом фоне.

Дорога привела ее к незнакомой двери. Она открыла ее и оказалась в пустой темной комнате, настолько огромной, что стен не было видно. Внутри было так тихо, что у нее закружилась голова.

Она не была готова остаться здесь.

Ей показалось, что где-то вдалеке блеснул свет. Девушка осторожно пошла вперед, ступая наугад. Пол под ее босыми ногами был абсолютно гладким.

Свет становился все ярче. Идеальный овал прожектора освещал блестящий девятифутовый черный рояль «Steinway & Sons».

Великолепный инструмент. Ни разу в жизни она не видела такого роскошного, идеального рояля.

Хейзел подошла к скамейке и села.

Светильники немного потускнели, и она наконец поняла, где находится. Перед ней пустел огромный зрительный зал.

Она оказалась в Альберт-холле посреди ночи.

Девушка коснулась клавиш, пробуя инструмент. Каждая нота звучала идеально, и все ее сомнения отпали. Она начала играть. «Pathétique». Вторая часть фортепианной сонаты Бетховена № 8 до минор, опус 13. «Adagio cantabile».

Звук заполнил пустой зал и обрушился на нее, как откровение. Такая чистота, такая сладость тона. Каждый молоточек ударяет свою струну, как колокольчик, наполняя тьму красотой.

Из ее глаз потекли слезы. Она никогда так не играла. У нее никогда не было такого потрясающего инструмента и этого божественного акустического пространства. Она никогда не ощущала такой свободы, позволяющей играть, как заблагорассудится. Никакого парализующего страха из-за присутствия зрителей. Только теперь она поняла, что исполнять такую музыку для пустого зала – это просто преступление.

Я сидел рядом с ней в облике месье Гийома. На самом деле он не был мертв, но Хейзел все поняла.

– Я умерла, месье?

Не переставая играть, она подняла глаза и увидела высоко на балконах, где они с Джеймсом когда-то сидели, небольшую группу людей. Ее родители. Колетт. Обри. Тетя Соланж. Джорджия Фэйк и Оливия Дженкинс. Отец Найтсбридж. Элен Фрэнсис. Викарий и миссис Паксли. Мэгги.

Джеймс.

Они были далеко за пределами досягаемости, но она могла видеть их так же ясно, как если бы они были рядом.

Рядом с ними были и другие люди. Они медленно рассаживались в партере и заполняли балкон. Люди, с которыми ей еще предстояло встретиться. Люди, которые вошли бы в ее жизнь и украсили ее, наполнили ее, но теперь этого никогда не произойдет. Молодая женщина с темными кудрями. Светловолосый мальчик.

– Пожалуйста, – попросила она меня. – Могу ли я вернуться еще ненадолго?

Она ждала моего ответа, а ее пальцы продолжали играть.

Я неравнодушен к музыке. Не обязательно быть Аполлоном, чтобы ценить искусство.

Я неравнодушен к любви, хоть мне и приходится обрывать нити, соединяющие влюбленных.

Хейзел настаивала.

– Вы можете отправить меня обратно?

– Ничего уже не будет прежним, – ответил я.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – В следующий раз я приду сюда по своей воле.

Я поднялся со скамейки и отступил в тень. Как бы сильно это меня ни печалило, я понимаю, что моя компания не всегда желанна. Хейзел продолжала играть, и я был рад это видеть. В тот момент она нуждалась в музыке, как никогда раньше. Только музыка могла помочь ей смириться с переходом в другой мир.

Рядом со мной появился кто-то еще.

– Неужели это сама Афродита, – сказал я, если вы помните, богиня. – Чем обязан такому визиту?

Ты поклонилась.

– Прошу тебя, мой господин, – сказала ты. – Если я хоть когда-нибудь чем-то тебя радовала – отдай мне Хейзел. Отпусти ее.