Джулия Берри - Нежная война [litres]

Только из-за Джеймса ее раздражали красные грубые шрамы, оставшиеся на правой стороне лица. Когда с нее снимали повязки, Джеймс умолял, чтобы она позволила ему поприсутствовать, вместе с ее родителями и Колетт. Хейзел сомневалась, но все равно согласилась.

Медсестра аккуратно сняла повязки и пластырь. Хейзел открыла правый глаз и моргнула, привыкая к свету. Она была рада увидеть улыбающегося Джеймса.

– Только посмотри на себя, – сказал он.

– Я не могу, если только ты не захватил с собой зеркало, – едко ответила она.

– Пожалуйста, – он вручил ей зеркало, и она принялась с любопытством разглядывать себя.

– Они зажили лучше, чем я ожидал, – сказал хирург, осматривая ее шрамы. – Никакой инфекции. Тебе очень повезло.

Лучше, чем он ожидал?

– Я выгляжу ужасно, – спокойно сказала она.

– По сравнению с тем, как ты выглядела в поезде, – произнес Джеймс, – это просто замечательно.

– Спасибо, – поблагодарила Хейзел. – Наверное.

Она взглянула на своих родителей и увидела, как отчаянно ее мать пытается сохранить самообладание. Бедная мама.

– Теперь я Франкенштейн, – сообщила она всем присутствующим. – Это может оказаться очень полезным. Я могу отпугивать воров или злых духов…

Мистер и миссис Виндикотт окружили Хейзел и начали осыпать ее ободряющими словами. Но если после этого они проплакали всю ночь, то, полагаю, никто не станет их винить.

Обри удалось навестить ее в один из воскресных дней. Колетт до последнего сохраняла его визит в тайне. Она торжественно ввела Обри в палату, как раз когда Хейзел выполняла свои укрепляющие упражнения.

– Что за дела, леди Хейзел де ла Виндикотт?

Хейзел взвизгнула и попыталась подпрыгнуть, но резкий приступ боли остановил ее. Обри осторожно сжал пианистку в объятиях. Он знал о том, что она сделала в поезде, и никогда этого не забудет.

Обри и Джеймс наконец-то встретились. Я уверен, что они были бы друзьями при любых обстоятельствах, но благодаря Хейзел и Колетт они быстро стали сводными братьями, если не по закону, то по правде.

Август подходил к концу, и ночи стали прохладными. Хейзел узнала, что ее выпишут из больницы на следующий день.

Нынешний сержант Джеймса был грозным мужчиной с нежной душой. Он позволял своему молодому подчиненному навещать раненую девушку-добровольца и освобождал его от службы при любой удобной возможности. Теперь, когда вторая битва за Марну была уже позади, армии предстояла большая работа по ремонту, укреплению и очистке, и если героическая молодая леди, влюбленная в солдата из его роты, не заслуживала утешения, то кто вообще заслуживал? К тому же, рядовой Олдридж был ни на что не годен, если не посещал госпиталь хотя бы каждые два дня.

В последнюю ночь в больнице, после того, как родители Хейзел вернулись в свою гостиницу, чтобы собрать вещи для завтрашней поездки в Лондон, Джеймс зашел в палату Хейзел и сел рядом с ней.

– Ты ведь не покинешь меня завтра? – спросил он.

Ее шрамы потихоньку сглаживались, хотя все еще были яркими и огрубевшими. Ее лицо никогда не будет прежним. Он знал это. Она знала это. Теперь ее улыбка была искривлена, а ее правую бровь пересекали еще два шрама. Нижнее веко частично закрывало обзор ее правому глазу. Ее щека больше никогда не будет округлой и гладкой.

Но она оставалась самой собой.

– Меня выгоняют из госпиталя, – сказала она. – Наверное, потому, что я не платила аренду.

– Мне бы хотелось, чтобы ты осталась, – сказал Джеймс, – но я рад, что ты будешь в безопасности, далеко отсюда.

Хейзел закатила глаза.

– Сейчас тихо, – сказала она. – В газетах пишут, что союзники оттеснили немцев к линии Гинденбурга.

– Все меняется, – сказал он. – Я думаю, война закончится к этому Рождеству.

Хейзел закрыла глаза.

– Это было бы просто замечательно.

Она повернулась и посмотрела на Джеймса. Ее сердце, разбитое сердце переполняли чувства.

Он был так добр, и с тех пор, как она пришла в себя в этой больничной палате, они играли в шараду, притворяясь, что ничего не изменилось. Это было милосердно с его стороны. Но притворство не могло продолжаться долго.

Когда она только очнулась, то не испытывала ничего, кроме благодарности. Любая жизнь, даже искалеченная, казалась подарком. Ее шрамы, спрятанные за повязками, не пугали ее.

Но с каждым днем радость иссякала все больше, оставляя на своем месте неуверенность.

Наконец она приняла решение. Настало время возвращаться домой. Война еще не закончилась, и любое расставание могло оказаться последним. Некоторые вещи умирают, даже когда все выживают. Ей нужно было многое сказать Джеймсу, пока она еще могла.

– Спасибо, – сказала она. – Что спас мне жизнь. И оставался рядом со мной все это время.

Он улыбнулся.

– Тебе не нужно меня благодарить.

– Ты был моим самым дорогим другом, – сказала она. – Твоя доброта так много значила для меня.

Глаза Джеймса широко распахнулись.

– Хейзел, – быстро сказал он. – Что ты говоришь?

Ее сердце упало. Она боялась этого момента. Как ей подобрать правильные слова?

– Хейзел Виндикотт, – сказал он с дрожью в голосе. – Ты со мной прощаешься?

Она сделала шаг назад. Почему в его голосе столько боли? И как она могла это вынести? Хейзел глубоко вздохнула и приготовилась к неизбежному.

– Я никогда не буду прежней, – сказала она. – Мы оба это понимаем.

Он подошел ближе.

– Ты не можешь сказать мне то, что я думаю, – прошептал он. – Ты не можешь…

Она повернулась к Джеймсу правой стороной лица.

– Это лицо…

– Это лицо, – юноша прервал ее, – которое я хочу видеть, – он попытался заглянуть ей в глаза. – Ты думаешь, шрамы имеют для меня значение?

Как он мог спрашивать ее об этом?

– Они имеют значение, – запротестовала она. – Ты не будешь слабым или неверным, если оставишь меня.

– Хейзел!

Ее пальцы сжали спинку стула.

– Я не могу позволить тебе связать свою жизнь со мной, – сказала она. – Я не могу позволить тебе сделать это из жалости и благородства.

Джеймс помрачнел.

Сейчас он будет возражать. Он будет настаивать и сделает какое-нибудь громкое заявление о том, что годы уносятся как прибой, стирая следы на песке. Он загонит себя в ловушку.

Сейчас ей придется спорить и убеждать его, что он должен ее отпустить. Ее сердце предаст само себя.

Джеймс протянул руку и нежно погладил ее лицо кончиками пальцев. Он не касался шрамов, чтобы не причинять ей боль.

Из левого глаза Хейзел потекли слезы.

Джеймс притянул девушку к себе и обнял. Она не могла убежать, и у нее не было желания попробовать. Она прижалась щекой к его груди.

– Я никогда не буду прежней, – сказала она.

Он отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза.