Тереза Ромейн - Страсть выбирает отважных [litres]

Тот крутанул на пальце кольцо-печатку и грустно улыбнулся:

– Все будет хорошо. Вы свободны, Джорджетта!

Эти слова звучали бы прекрасно… при обычных обстоятельствах. Но для Джорджетты все в Хьюго Старлинге казалось необычным. Тихо вздохнув, она сказала:

– Я успею собрать вещи, чтобы уехать вечерним дилижансом.

– Я поеду с тобой, – сказал Бенедикт.

Итак, все закончилось. Что ж, она с самого начала знала, что на любовь этого сухаря рассчитывать нельзя. Отдав ему свое сердце, что бы получила она взамен? Только чертеж больницы да трактат о растительных кислотах.

Ох, она так отчаянно жаждала любви, что вообразила, будто влюбилась в Хьюго – несмотря на доводы рассудка. Ей очень хотелось думать, что она вовсе не влюбилась, вот только боль в сердце, которая не давала вздохнуть, когда она встала со стула, отнюдь не была плодом ее воображения.

– Я думала, что смогу вас любить, – очень тихо прошептала Джорджетта, поскольку эти слова предназначались только для его ушей.

– Почему?

Хьюго всегда спрашивал почему. Только и делал, что спрашивал.

– Потому что я дура, которая не увидела эмпирическое доказательство, находившееся у меня под носом. Моя гипотеза полностью провалилась.

– Мне очень жаль… – пробормотал Хьюго.

Джорджетта со вздохом пожала плечами. Что ж, он ведь ее предупреждал… Его сердце было отдано людям в целом, а не одной-единственной женщине, которая хотела бы находиться с ним рядом. У него было доброе сердце. Просто принадлежало оно не ей.

«Подпаленная собственной петардой!» Иногда она ненавидела и Шекспира тоже.

С помощью девицы Линтон Джорджетта собралась очень быстро. Кстати, она тоже собралась уезжать.

– Я никогда не хотела работать в поле, – объяснила она, укладывая свои пожитки. – Просто хотела честно трудиться. Как вы думаете, миссис Кроу, я смогу найти достойную работу в Лондоне?

– Пожалуйста, называйте меня «Джорджетт». Или «мисс Фрост», если так вам будет легче. – Довольно с нее лжи!

– Да, мисс Фрост. – Харриет явно была в замешательстве.

«А ведь мы с ней примерно одного возраста, – промелькнуло у Джорджетты. – Просто мы жили в разных мирах».

– Знаете, а я в Лондоне, наверное, могла бы делать то же, что вы делали здесь, в Рейберн-Холле, – пробормотала девушка.

«Соблазнять сына герцога?» – с горечью подумала Джорджетта.

– А… что вы имеете в виду? – спросила она.

– Я могла бы помогать доктору. Я сильная и никогда не болею.

Разумная мысль!

– Я оплачу вам проезд, поскольку мой брат раздобыл денег и разбрасывается ими направо и налево, – пообещала Джорджетта.

Вообще-то она не собиралась брать у него ни пенни. У нее оставались собственные сбережения – благодаря щедрости Хьюго, который платил за все, пока они ехали на север.

Впрочем, о Хьюго она сейчас тоже не думала.

– А малыш? Как вы будете растить ребенка, мисс Линтон?

– Называйте меня просто «Линтон», – сказала молодая женщина. – Или «Харриет», если хотите. – Она попыталась улыбнуться дрожащими губами. – Если станут думать, что я вдова, и если я найду хорошую работу… что ж, тогда я смогу дать ребенку достойное воспитание.

– Хорошо бы вам и в самом деле стать вдовой! – воскликнула Джорджетта.

Она бы не поручилась за жизнь Килинга, если бы прямо сейчас держала в руке пистолет.

До прибытия дилижанса в Бамбро оставались еще долгие часы, однако Джорджетта предпочла немедленно сбежать из Рейберн-Холла, а не дожидаться назначенного времени, чтобы добираться туда в обществе Бенедикта и Харриет Линтон.

Здесь, далеко на севере, дни были долгими, и небеса упорно голубели до позднего вечера. Когда они покинут земли сэра Фредерика – покинут навсегда! – еще даже не начнет темнеть. Казалось, день тут тянется бесконечно. Что ж, двадцать первый день рождения должен стать для девушки особенным, не так ли?

Воздух был свеж, прохладен и приправлен солью, когда Джорджетта знакомой тропинкой спускалась на пляж. Но на этот раз она не собиралась возиться в песке. И не строила песчаных замков. Она пришла сюда с одной-единственной целью – посмотреть на замок.

В лучах послеполуденного солнца он выглядел сурово и торжественно, а его скальное подножие казалось унылым и серым по сравнению с сочной зеленью трав и яркой белизной морского песка.

Стянув и бросив перчатки на песок, Джорджетта начала карабкаться по камням, пока не добралась до ровной площадки, а затем и до внешней стены замка.

Отсюда она хорошо видела, как обветшало это древнее сооружение. Зубчатые стены, которые издали выглядели как новые, во многих местах были пробиты – временем и, вероятно, шотландским оружием. Орудийные башни, казавшиеся гладкими, как башня Рапунцель, на самом деле были сложены из грубых камней, между которыми зияли незаделанные швы.

Стоя почти вплотную к стене, Джорджетта видела ее настоящий цвет – не только коричневый и серый, как казалось издали. То есть эти цвета также присутствовали, но были здесь еще и кремовый, и розовый, и рыжий, а также золотистый. Более того, некоторые из камней посверкивали крошечными вкраплениями какого-то сверкающего минерала. В целом замок был не идеальным, но более живым, чем казалось издалека. И он был прекрасен.

Насмотревшись вдоволь, Джорджетта нашла свои перчатки и пошла не оглядываясь. Оглядываться назад было незачем.

Она направилась прямиком на постоялый двор в Бамбро и прибыла туда с большим запасом времени, так что успела заплатить за дилижанс. Линтон уже дожидалась ее, держа в каждой руке по саквояжу.

Два саквояжа… Две жизни, поместившиеся в эти кожаные саквояжи… Хорошо, что можно уехать налегке, не правда ли? Да и почему бы не уехать, если не собираешься оставаться?

Джорджетта выложила деньги за проезд – три с половиной пенса за милю, – оставив несколько серебряных монет на еду и ночлег. Уже держа в руке билеты, она крикнула:

– Бенедикт!.. – Брат приехал, пока она платила за проезд. – Бенедикт, а где твой сундук?

– Он в гостинице. Не прогуляться ли нам, пока не придет дилижанс?

– Почему бы и нет? – отозвалась Джорджетта.

Ступив на тротуар, брат и сестра пошли мимо аккуратного ряда домиков и магазинов, выстроившихся вдоль главной улицы Бамбро. Бенедикт двигался довольно легко – шагал, постукивая перед собой тростью орехового дерева. Причем у него был такой широкий шаг, что Джорджетта едва за ним поспевала.

– Ты изменился, – заметила она. – И, кажется, тебя не смущает твоя слепота.

Брат потерял зрение за несколько месяцев до того, как она видела его в последний раз, и сейчас казалось, что он действительно изменился. Впрочем, Бенедикт никогда не выказывал отчаяния, но все же некоторое время явно чувствовал себя – по его образному выражению – щепкой в бурных водах.