Элизабет Макнилл - Мастерская кукол

Секунду спустя в дверь снова забарабанили.

– Я не верю тебе! – кричал Луис. – Не верю! Я доберусь до правды, и, если ты причинил ей вред – берегись! Я… я люблю ее! – Его голос прервался, и Сайлас понял, что Луис плачет.

– Идемте. Здесь мы все равно ничего не добьемся, – сказала Роз. Дверь в последний раз вздрогнула от удара ногой, и наступила тишина.

Она продолжалась всего минуту. Потом из подвала снова донеслось мычание Айрис.

Когда Айрис и Роз были детьми, возле их дома нередко появлялся бродячий торговец птицами. Расставив на тротуаре свои клетки, он начинал громко нахваливать свой товар. Торговец носил темно-желтый сюртук и широкополую шляпу набекрень. В его деревянных клетках сидели голуби, скворцы, зеленушки и зяблики. Их перья были выкрашены яркими масляными красками, так что издалека казалось, будто это и впрямь какие-то редкие птицы из далеких тропических стран и краев.

– Канарейки за шиллинг, попугаи – по два шиллинга! – бодро выкликал торговец, и маленькая Айрис каждое утро задерживалась возле него, загипнотизированная видом склеившихся от краски перьев и вялыми попискиваниями пичуг, которые то и дело слегка приседали, словно собираясь взлететь, но только беспомощно бились о прутья.

Сестры очень жалели маленьких пленниц и не раз просили, чтобы торговец их отпустил или хотя бы перестал мучить. Роз при этом делала жалобную гримасу, словно готова была заплакать, тогда как Айрис гневно топала ногами и размахивала кулачком. Торговец, однако, не обращал на них никакого внимания. Он только презрительно отмахивался от обеих, а однажды, не выдержав, отвесил Айрис подзатыльник и заявил, что из нее выйдет плохая торговка, если она намерена жалеть свой товар.

– Надо же, – добавил он, и сплюнул, – вроде бы сестры, да и похожи как две капли воды, но одна сладкая, как клубничка, а другая горькая, как редис.

– Вам бы не понравилось, если бы вас посадили в клетку, – парировала Айрис.

– Пожалуйста, сэр, отпустите скорее бедных птичек! – попросила Роз, но торговец только головой покачал.

Каждый раз, когда Айрис видела торговца на его обычном месте, ее гнев разгорался все сильнее. Как-то родители ее за что-то наказали – то ли за то, что она испачкала свой передник, то ли за то, что отказывалась есть тушеные овощи, то ли за то, что смеялась в церкви. Как бы там ни было, настроение у Айрис было самое боевое, и она мигом придумала план.

– Отвлеки его, – шепнула она сестре.

– Что ты собираешься делать? – так же шепотом ответила Роз, боязливо оглядываясь по сторонам.

– Увидишь. Главное – отвлеки!

И пока Роз, присев возле клеток с голубями, лепетала какую-то чушь насчет того, что люди когда-нибудь тоже научатся летать, на что торговец с грубоватой усмешкой возразил: «Люди – летать? Скорей уж они станут ходить по луне!», Айрис незаметно зашла сзади и, схватив одну из клеток, попыталась отворить дверцу, но та оказалась замотана проволокой. Торговец все еще разговаривал с Роз. На нее он не смотрел, и Айрис, решившись, выломала несколько деревянных прутьев, которые были чуть толще спичек.

– Лети же, дурачок!.. – шепнула она раскрашенному голубю, но тот только тупо смотрел на нее и тихо гугукал.

– Лети скорее! – повторила Айрис и тряхнула клетку, но голубь только крепче вцепился когтями в жердочку.

Как раз в это мгновение торговец обернулся и, увидев Айрис, попытался схватить ее за шиворот, но девочка увернулась. Клетку она выронила, и ярко-желтый, сверкающий, как павлин, голубь наконец-то выбрался наружу. Айрис не сомневалась, что он немедленно взмоет в небо, где его с восторгом встретят обыкновенные сизые собратья-голуби и тотчас выберут Голубиным Королем, но этого не произошло. Айрис не учла, что краска, которой он был выкрашен, намертво склеила перья, так что даже расправить крылья голубь не мог. Вместо этого он, смешно дергая шейкой, выбежал на мостовую.

– Стой! Куда ты?! – закричала Айрис, но было поздно – окованное железом колесо пароконной коляски превратило голубя в лепешку.

Глядя на расплющенную птицу, Айрис возненавидела себя. Она же хотела только добра и не понимала, почему все кончилось так плохо. Роз заплакала, а торговец наподдал Айрис ногой и к тому же потребовал с родителей два шиллинга в качестве возмещения убытков.

Айрис не могла бы сказать, почему ей вспомнилась та давняя история, а в голову уже лезли другие картины, мысли, воспоминания.

Вот они с Луисом лежат на крыше, под открытым небом – обнаженные, не ведающие стыда, согретые солнцем. Его тело ритмично содрогается, и она чувствует, как приближается кульминация. «Я люблю, я люблю, я люблю тебя!» – горячо шепчет он ей на ухо.

Луис…

Он так и не появился, чтобы ее спасти. Не распахнул люк, не сбежал по лестнице, чтобы разорвать ее путы. Она по-прежнему беспомощна и ничего не знает о том, ищет ли ее хоть кто-нибудь и сколько ей еще ждать. Быть может, спасение придет через несколько минут, быть может – никогда.

«Как жизнь пуста, – она сказала, – он не придет и впредь. А я устала, так устала. Уж лучше умереть».

Нет, он придет . Придет и увидит… Айрис попыталась представить, как Луис находит ее в этой комнате. Грязную, вонючую, полубольную, перепачканную, точно свинья в хлеву. Таково подлинное лицо всякого заточения, не имеющее ничего общего с тем возвышенным образом, который он запечатлел на своей картине: бледное, благородное лицо, обращенное к льющемуся из окна золотому свету.

Она изо всех сил напрягала слух, надеясь услышать скрип петель открываемого люка, но сверху не доносилось ни звука, если не считать шагов Сайласа, который как ни в чем не бывало расхаживал по своей лавке. Его холодное равнодушие пугало Айрис. Ей хотелось, чтобы он, влюбленный и взволнованный, предстал перед ней и поспешил уверить ее, что он не желает ей зла, что он хочет только одного – быть ее другом.

«Спустись ко мне! – мысленно приказывала ему Айрис. – Поговори со мной. Принеси мне есть!»

«Не бросай меня здесь умирать» – вот что это означало на самом деле.

Страх, холодный парализующий страх охватывал ее.

Птица в клетке…

Слипшиеся от краски перья…

И никакой ребенок не придет, чтобы сломать прутья решетки.

Не успела она об этом подумать, как в ее воспаленном мозгу забрезжила смутная идея.

Когда Сайлас проснулся, было уже довольно поздно – около полудня. Он лежал на кровати, а поверх одеяла валялась газета. Если бы Айрис не написала в письме имя «Гижмар», он мог и пропустить объявление в левом нижнем углу последней полосы. С тех пор как Луис возник на пороге его лавки, не прошло и суток, и Сайлас подумал, что художник, похоже, не тратил времени даром. Но, быть может, к тому, чтобы разместить а газетах это объявление, его подтолкнуло что-то из сказанного Сайласом.