Елена Арсеньева - Чужой муж

– Если папа что-то решил, он это обязательно сделает! – горестно вздохнула Лиля.

– Посмотрим! – Родион повел ее прочь.

Ребята растерянно смотрели вслед.

И Варвара с Тасей – тоже.

Вдруг Тася сунула в руки Варвары свой букет белых лилий и, ни слова не сказав, быстро пошла куда-то.

– Уходишь?! – изумилась Варвара.

Но Тася даже не оглянулась.

Говоров как раз закончил подписывать документы и отпустил сотрудника, когда дверь распахнулась, и в кабинет, едва не сбив выходившего с ног, ворвалась какая-то женщина. За нее цеплялась Руфина Степановна: видимо, пыталась удержать, но напрасно. В общем, в дверь они кое-как протиснулись вдвоем, но в кабинете незваной гостье наконец удалось стряхнуть с себя бдительную секретаршу, которая в отчаянии воскликнула:

– Михаил Иванович, я пыталась остановить товарища, говорила, что к вам нельзя, а она твердит: мне можно!

Говоров покорно вздохнул, вставая навстречу этой бесцеремонной особе:

– Ей можно. Ей все можно.

Несколько ошарашенная, Руфина Степановна уставилась на незнакомку.

Впрочем, незнакомкой ее назвать было трудно, ибо это оказалась жена председателя потребкооперации Ветровска, Шульгина. Руфина Степановна, согласно своей должности, должна была знать в лицо не только всех городских «шишек», но и членов их семей.

Однако с этой красивой дамой – Таисией Шульгиной – было связано еще какое-то воспоминание… давнее, очень давнее… воспоминание о заплаканной, плохо одетой, но очень настойчивой молодой женщине, которая целый месяц приходила в приемную директора станкостроительного завода Говорова узнать, когда он возвращается из командировки, а потом, увидев его, вдруг упала в обморок, а Михаил Иванович носил ее на руках и посылал Руфину Степановну за нашатырным спиртом…

Сцена была настолько ни с чем не сообразная, настолько необъяснимая, что Руфина Степановна запихала ее в самые отдаленные закоулки памяти и никогда оттуда не извлекала. А вот сейчас вспомнила! Она засмущалась, услышав в голосе своего начальника то выражение ласковой, чуть насмешливой покорности, с каким можно разговаривать только с бесконечно любимым человеком (раньше Михаил Иванович таким голосом с одной Лилей, дочкой своей, разговаривал, но никогда – с женой!), – и сочла за благо поскорей выйти, ругая себя за то, что оказалась такой несообразительной и бестактной и проявила себя перед уважаемым (и втайне обожаемым!) начальником не с лучшей стороны.

Впрочем, и уважаемый (и втайне обожаемый!) начальник, и его бесцеремонная посетительница мигом про Руфину забыли и только смотрели друг на друга.

Говоров – с любовью, покорно. Тася – яростно.

– Я только что из загса, – решительно начала она. – Это правда, что это ты отменил роспись Лили?

Говоров опустил глаза и сел.

Он ничего не ответил, но Тася и так все поняла.

– Миша, немедленно бери трубку и звони в загс, верни все обратно! – воскликнула возмущенно.

Говоров вскинул голову и буркнул строптиво:

– Шульгину будешь указывать!

– Шульгин бы никогда так не поступил! – резко ответила Тася, но внезапно поняла, что ведет себя неправильно.

Подбежала к столу, села рядом с Говоровым, моляще сложила руки и заговорила совсем по-другому:

– Миша… дочка плакала! Дочка переживала! На глазах у всех ее друзей… Ну, это позор!

Говоров вздохнул.

– Мне прислали дело этого… Камышева, – сказал угрюмо. – Я с ректором разговаривал… Идеальный человек! Комсомолец! Отличник!

Тася смотрела непонимающе: эти слова Михаил почему-то произносил так, будто называл Родиона Камышева отъявленным негодяем и каким-нибудь там «безродным космополитом».

– Ну это ж хорошо, – робко ответила она. – Я не понимаю, Миша! Я действительно не понимаю!

– Да я нутром чую – ну не тот это парень! – рявкнул Говоров.

Тася сокрушенно покачала головой: Михаил верен себе!

– Ты можешь решать что угодно, – промолвила она, изо всех сил сдерживаясь, – в этом кабинете и в этом городе. Но что касается Лили…

Нет, ничего не получилось! Выдержка изменила! Тася вскочила и закончила почти с ненавистью:

– Но что касается Лили, мы с тобой будем решать вместе! Потому что она и моя дочь! А я хочу, чтобы девочка была счастлива!

Говоров сорвался с места, нервно заходил по кабинету.

– А я не хочу?! – заорал он так, что в приемной бедная Руфина Степановна торопливо выдвинула ящик письменного стола, где хранила сердечные лекарства. Правда, она не знала, кому их придется давать: самому начальнику или его посетительнице. Мало у кого не начиналась дрожь в коленках и сердечные спазмы, когда всегда сдержанный Говоров внезапно – очень редко! – выходил из себя. А сейчас он вышел, да еще как!

Однако дверь не распахнулась, жена Шульгина не вылетела вон, рыдая и хватаясь за сердце, а голос ее – слов, правда, Руфина Степановна не могла разобрать – звучал не менее твердо и решительно, чем голос первого секретаря.

Кажется, крепкий орешек эта товарищ Шульгина…

Тася удивилась бы, услышь она это. Ни орешком, ни крепким она себя не считала, однако сейчас уступать Михаилу не собиралась.

– Но Лиля любит его! – воскликнула она, с негодованием глядя на Говорова.

Он посмотрел на Тасю яростно… и вдруг тяжело, обреченно вздохнул.

Ему ли было не знать, что это за сила неодолимая – любовь и как она способна переломить человека!

Тася вдруг вспомнила, как Говоров однажды ночью – той ночью, когда они остались в Доме с лилиями вдвоем и ждали наутро, что Михаила арестуют, – сказал ей: «Как же я люблю тебя, Таська! Кажется, всю жизнь любил! Сто лет… и три месяца!»

Тася уловила судорогу боли на лице Говорова – и тотчас смягчилась. Они оба знали, что такое любовь на всю жизнь… Почему же сейчас кричат друг на друга, будто враги?

– Я понимаю, ты ревнуешь, – сказала ласково. – Отцовская ревность, вот и все.

Говоров строптиво дернул головой.

– Надо отпустить, Миша, – с мягкой настойчивостью продолжала Тася. – Это ее жизнь!

У него так и заходили желваки на щеках! Тася поняла, о чем он думает: «Я тебя отпустил однажды. И теперь у тебя своя жизнь! Жизнь, в которой нет меня, нет нас!»

Да… Этими словами она снова настроила его против себя, а значит, и против Лили.

Но что же делать? Как его убедить?!

– Миша, ну пожалуйста… – Тася уже в отчаянии прижалась головой к его плечу. – Сделай это ради меня! Я прошу тебя! Прошу… Я никогда тебя ни о чем не просила…

«Неважно, с печатью или без, ты теперь моя!» – заявил Родион. И подтвердил свое заявление тем, что повез Лилю в общежитие так же торжественно, как если бы им в загсе только что вручили свидетельство о браке.

Такой решительностью были довольны все, а чуть ли не больше других – Колян и Зойка.