Бернард Корнуэлл - Высшая милость

Я могла бы убежать сейчас, думала она, убежать по пшеничному полю и макам к большим дубам, граничащим на юге с отцовской землей и ещё дальше. Это была мысль из её сна, дикая как олень, который изредка приходил к реке напиться, но она понимала, что не убежит. Она никого не знала вне Уирлатонна, она никогда не уезжала дальше четырёх миль от дома, у неё не было ни денег, ни друзей, ни надежды.

Скэммелл наклонился вперёд, локти на коленях, руки сомкнуты как в молитве. Он взмок на жаре в своей черной тяжелой одежде.

— Ваш отец предложил мне поговорить с вами о будущем.

Она опять ничего не ответила.

Он ободряюще улыбнулся.

— Мы будем жить в Уирлаттоне с вашей драгоценной семьей, поэтому вам не придётся покидать дом. Правда, нет. Ваш отец, увы, не становится моложе и хочет иметь помощника в своих делах. Конечно, когда дорогой Эбенизер — я уже думаю о нем как о брате — будет совершеннолетним, тогда наша помощь может не потребоваться и тогда, вероятно, мы сможем вернуться в Лондон, — он кивнул, будто удовлетворенный собой.

— Мы уже все изложили в молитве к Владыке, моя дорогая, поэтому можно быть уверенным, что это самый умный вариант.

Внезапно он нахмурился, задом заерзав по стволу. Он оставался сосредоточенно хмурым и, молча, наклонился вперёд. До неё дошло, что он пустил по ветру и громко рассмеялась.

Он отклонился расслабившись.

— Ты счастлива, дорогая?

Она понимала, что не нужно смеяться, но появился сильный соблазн быть с ним жестокой. Он ждал её ответа, и она отозвалась тихим скромным голосом.

— У меня есть выбор, мистер Скэммелл?

Он смутился, стал несчастным и снова нахмурился. Казалось, смысла отвечать не было. Он снова улыбнулся.

— Ваш отец чрезвычайно, чрезвычайно щедрый в брачном соглашении. Правда и ещё раз правда. Чрезвычайно, — он подождал ответа, но она стояла неподвижно на солнечном свете и молчала.

Он моргнул.

— Вы знаете о Ковенанте?

— Нет, — против воли ей стало любопытно.

— Да? — удивленно протянул он. — Вы являетесь счастливой женщиной, дорогая, Господь благословил вас богатством и смею сказать, красотой, — он хихикнул.

Богата? Ковенант? Она хотела знать больше, но не решилась расспрашивать. Если ей придётся выйти замуж за этого человека, тогда так и будет, у неё нет выбора, но она не может заставить себя показывать счастье и нетерпение, которое не испытывает. Она не поддалась искушению быть с ним жестокой, и может любовь ещё появится, но сейчас она чувствовала, как слезы жгут ей глаза, так как она смотрела поверх его головы на солнечные лучи, прорезающиеся сквозь преждевременно пожелтевшие листья буков. К тому моменту, как упадут листья, она будет замужем, деля постель с Сэмюэлем Скэммеллом.

— Нет! — она не собиралась говорить вслух.

— Дорогая? — он напряженно посмотрел на неё.

— Нет, нет, нет! — теперь она чувствовала, как щиплют слезы и заспешила, надеясь, что речь удержит их, поскольку её решение с тихим достоинством подчиниться сломалось почти сразу же, как только родилось.

— Я хочу выйти замуж, сэр, и хочу выйти замуж по любви, и детей иметь в любви и воспитывать их в любви, — она перевела дух, слезы текли по щекам, она понимала тщетность своих слов, нереальность, а в голове пульсировало от ужаса, что ей придётся выйти замуж за этого вяло — губого, брызгающего мочой и пускающего по ветру человека. Она злилась, нет, не на него, а потому что он увидел её слезы. — Я не хочу этой свадьбы, я не хочу никакой свадьбы, я лучше умру…. - она остановилась. Она лучше умрёт, чем будет воспитывать детей в доме Мэтью Слайта, но она не может сказать так из-за страха, что эти слова дойдут до него. Несмотря на нелогичность и слезы, она кипела от злости на Скэммелла.

Он был ошеломлён. Он хотел этой свадьбы, он хотел её с того самого момента, как Мэтью Слайт предложил ему этот брак, потому что женитьба на Доркас Слайт превращала Сэмюэла Скэммелла в очень богатого человека. Затем, прошлым вечером он увидел её и захотел жениться ещё больше. Мэтью Слайт не описывал свою дочь, и Скэммелл был поражен её красотой.

Прошлым вечером он не верил в свою удачу. Девушка изумительной красоты и спокойного нрава, все плотские желания взбудоражились в нём. Теперь эта же серьёзная, почтительная девушка напустилась на него, оскорбляет, а он, нахмурившись, терпит это.

— Ребенок должен слушаться своих родителей, а жена своего мужа, — голосом проповедника, сочным и строгим, сказал он. Он нервничал, но Мэтью Слайт уверил его в необходимости быть твердым. — Мы живем в любви Бога, а не земной любви плоти и удовольствий. Он расхаживал, будто выступал на конгрегации пуритан. — Земная любовь порочна, и плоть порочна, но нас призывают к небесной любви, Божьей любви, к священному таинству Его и Его Сына. — она покачала головой, беспомощная перед пуританским разглагольствованием, он шагнул к ней, голос стал громче. — «Кого любит Господь, того Он наказывает!»

Она посмотрела на него с горечью в душе, и процитировала в ответ:

«Отец мой наказывает бичами, а я буду наказывать вас скорпионами».

Скэммелл взглянул на неё.

— Следует ли мне сказать вашему отцу, что вы отвергаете его желание?

её будут бить, она знала. Если она отвергнет этого мужчину, отец запрет её в комнате, посадит на хлеб и воду, потом когда на западе будет садиться солнце, он придёт к ней с толстым кожаным ремнем в руке. Он будет молотить её им, вопя, что это воля Господняя и что она грешница. Она не могла вынести и мысли о синяках и крови, рыданий под свистящими ударами ремня.

— Нет.

Скэммелл качался взад — вперёд. Он произнес тихим жалобным и вкрадчивым голосом:

— Понятно, что вы расстроены, моя дорогая. Женщины склонны к расстройствам, правда и ещё раз правда. Слабый пол, да? — он засмеялся, чтобы показать своё сочувствие. — Вы обнаружите, моя дорогая, что через послушание Господь облегчает путь женщины. Пусть женщина будет орудием в руках своего мужа. В послушании вы спасетесь от несчастья делать выбор. Теперь вы должны рассматривать меня как вашего пастыря, и тогда вечно будете жить в доме Господа. — он наклонился вперёд, великодушный в своей победе, чтобы поцеловать её в щеку.

Она отшатнулась от него.

— Мы ещё не женаты, сэр.

— Правда и ещё раз правда. — он шагнул вперёд, стараясь сохранить равновесие. Скромность, как и послушание, приятно в женщине. Ему стало горько. Он хотел эту девушку. Он хотел трогать её, целовать, но он боялся её. Неважно. Через месяц они поженятся, и она будет его собственностью. Он сцепил руки, хрустнул костяшками и вышел на дорогу. — Продолжим, моя дорогая? У нас письмо для брата Херви.

Преподобного Херви, викария прихода Уирлаттон, при крещении родители нарекли Томасом, но во внезапном религиозном фанатизме, пронесшимся по Англии за прошедшие годы, фанатизме, переросшем в военные действия между королём и Парламентом, он взял себе новое имя. Как многие пуритане он чувствовал, что имя должно быть свидетелем истины, и он долго и усердно молился о выборе. Один из его знакомых принял имя И-Я-Скреплю-Их-Оковами-Кузнеца, которое очень нравилось преподобному Херви, но считал его длинноватым. Было ещё Преподобный-Его-Милости-Терпящий-Для-Вечного-Горшечника, который сочился и дрожал, и если Горшечника призывали к славе, то Херви мог взять это имя, несмотря на его длину, но Преподобный Горшечник соответствовал принятому имени, существуя в болезненном и дряхлом девятом десятке.