Карен Харпер - Последняя из рода Болейн

Девочка подняла светловолосую головку, и ее чистые голубые глаза наполнились слезами, встретившись с требовательным, пронизывающим насквозь взглядом отца.

— А там очень похоже на Гевер, отец?

— Нет, там лучше, там куда больше блеска, красоты, великолепия. Прекрасные люди, огромные замки, чудесные фонтаны и сады. Твоя красота и воспитанность, несомненно, очень понравятся эрцгерцогине.

— А вы будете рядом, отец? — Голосок у Марии задрожал при мысли о любимых чертах материнского лица, о вредных и милых Джордже с Анной, о Симонетте и смирной лошадке, на которой она любила кататься в Гевере.

— Да, дитя мое, поскольку я королевский посланник, ты сможешь видеться со мной, когда пожелаешь.

— Тогда, я уверена, мне понравится жить там с вами, — сказала Мария просто и доверчиво.

Отец быстро поднялся и погладил ее худенькое плечико.

— Вот, Мария, — поспешно добавил он, протянув руку к столику за спиной дочери. — Теперь ты вступаешь в высший свет, и я привез тебе розу Тюдоров из королевского сада в Гринвиче. Наступит день, и ты станешь дамой при английском дворе, девочка моя, так что помни об этом, когда окажешься среди великолепия и роскоши бельгийского двора.

Ее растрогал этот подарок, так не похожий на все, что прежде делал ее надменный и практичный отец. Конечно же, теперь она будет куда ближе ему, когда они вместе отправятся в далекие земли. Роза была красная, нежная, бархатистая, хотя и поникла немного, пока ее везли так далеко от родного сада.

— Роза просто чудесная, отец, — сказала Мария, взяла цветок за стебель и тут же ойкнула: в палец ей вонзился острый шип. Девочка надавила на палец, показалась алая капелька крови.

— Тебе надо научиться избегать острых шипов, глупенькая, — проворчал отец. — Ну, давай, бери свою розу и ступай наверх, к Симонетте. Она уже целый час укладывает твои вещи. Мы уезжаем из Гевера завтра на заре, а в понедельник должны отплыть из Дувра. Ступай, девочка.

Мария грациозно встала с табурета и, осторожно сжимая в руке цветок, сделала церемонный реверанс.

— А что сказала об этой чести госпожа матушка? — вдруг услышала она собственный голос.

Отец повернулся к ней лицом и посмотрел прямо в ясные голубые глаза.

— Она в полном восторге оттого, что тебе выпала такая редкая удача, — ответил он. — И она надеется, что ты не посрамишь благородную кровь Батлеров и Говардов, которая течет в твоих жилах, в жилах гордого семейства Буллен. А теперь ступай.

Девочка стремительно повернулась, зашуршали юбки, взметнулись золотистые волосы. Ей не хотелось, чтобы отец или кто-нибудь другой заметил только что родившиеся в ней сомнения и боль, написанную на челе и светившуюся в глазах.

Мария горько рыдала — в первый раз за два года с тех самых пор, как скрылся за могучими дубами и толстыми стволами берез яркий фасад замка Гевер и растаяли вдали фигурки матушки и Симонетты, Джорджа и Энни. Она ни капельки не плакала даже тогда, когда господин ее отец оставил ее одну среди многолюдного двора эрцгерцогини Маргариты — двора блестящего, но жившего по суровым правилам. Не плакала, мучительно тоскуя по дому в бесконечно тянувшиеся первые месяцы; и тогда, когда эрцгерцогиня была вынуждена с глубокой грустью расстаться с ней по настоянию лорда-посланника Англии, тоже не плакала. Вторично отъезжая в спешке из Англии, на этот раз с миловидной принцессой Марией Тюдор, любимой сестрой самого короля Генриха, маленькая Мария Буллен не пролила ни слезинки. А что толку в глупых бессильных рыданиях, если никто их не услышит и они ничего не изменят?

Теперь ей исполнилось десять лет, и она искренне рада была служить такой красивой и доброй госпоже, как «роза Тюдоров», тем более что той также пришлось покинуть родной дом. Впрочем, принцесса Мария стала королевой Франции, ее брак был залогом мира между двумя могущественными государствами, а сама она являлась связующим звеном между своим братом, властелином Англии, и своим супругом — символом Франции.

Но сейчас Мария Буллен не выдержала и расплакалась, так горько и бурно, что едва не задохнулась. Король Людовик XII [7] Людовик XII (1462–1515) — король Франции в 1498–1515 гг. , престарелый супруг Марии Тюдор, повелел немедля выслать из Франции всех английских фрейлин своей супруги.

Отец будет опечален, да и разгневан, но этого девочка не боялась: ее вины не было в том, что его грандиозные планы воспитать дочь при французском дворе, подле любимой сестры короля Генриха, пошли прахом. Нет, ей было до боли жаль саму la Reine Marie [8] Королеву Марию ( фр. ). — ведь ее хрупкая и добросердечная госпожа окажется один на один с чужеземным двором, со своим престарелым больным супругом-королем и его коварным племянником Франциском, наследником престола, опасным из-за обуревающей его жажды побыстрее занять трон. Девочку пронизывала и острая жалость к себе. Как теперь распорядится ею отец? Мария боготворила мягкую и добрую французскую королеву и так же не хотела расставаться с ней, как некогда — с родной матерью.

Сидя на стуле с роскошной обивкой в личных покоях королевы, Мария Буллен (la petite Anglaise [9] «Англичаночка» ( фр. ). , как называл ее сам король Людовик) была далеко не одинока в своих переживаниях. Рядом с ней шмыгали носом, всхлипывали и проливали слезы Элизабет Грей, Маргарет и Джейн Дорсет, рыжеволосая Роза Дакр. Даже леди Гилдфорд, которую смешливые фрейлины прозвали «наша матушка-заступница», то и дело вытирала опухшие от слез глаза, отдавая бестолково суетившимся француженкам короткие сердитые распоряжения о том, как укладывать вещи.

— Довольно, девушки! Вытрите глаза и соберитесь с духом, скоро вернется наша добрая королева. Не хотите же вы, чтобы расставание доставило ей еще больше горя, нежели она уже испытала! Ведь королева и без того умоляла позволить вам остаться — просила больше, чем дозволяют приличия, и дольше, чем допускает достоинство ее сана. — Она повернула седую голову к служанкам-француженкам. — Oui, oui [10] Да ( фр. ). , все планшетки и обручи корсетов сложите вместе. Это не важно. Возможно и то, — на одном дыхании продолжила леди Гилдфорд, неожиданно вернувшись к разговору со своими подопечными-англичанками, — что Его величество заявит свой протест на подобные утеснения своему упрямому кузену королю Людовику.

Мария, как и старшие девушки, поднялась со стула и постаралась принять спокойный вид. Она отряхнула свои бархатные юбки бледно-лилового цвета, немного припудрила пылающие щеки рисовой пудрой, которая имелась в запасе у Джейн Дорсет. Пусть она была намного моложе остальных, просто девчонка по сравнению с ними, но Мария изо всех сил старалась подражать манерам и походке придворных дам. Даже мягко облегавшее ее фигурку бледно-лиловое верхнее платье, в прорезях которого виднелось другое, нежно-желтое, было сшито в подражание причудливой французской моде, перенять которую отчаянно стремились все английские фрейлины королевы. Тесный внутренний рукав желтого атласа был украшен густой вышивкой и в нескольких местах разрезан, открывая взору кружева тонкой рубашки, которая слегка показывалась из овального выреза платья, а легкие бархатные туфельки и откинутые верхние рукава были того же цвета, что и верхнее платье. Само собой разумеется, Мария готова сделать куда больше, чем просто подражать моде, — лишь бы угодить красивой и печальной королеве.