Юлия Леонова - Fatal amour. Искупление и покаяние

В двери снова настойчиво постучали. Урусов знал, что так могла стучать только Натали, ибо прислуга не осмелилась бы, мать дождалась бы, когда он сам всё объяснит. Поднявшись, Илья Сергеевич в несколько шагов пересёк комнату и открыл дверь. Наталья ступила на порог, поморщилась, оттого, что в комнате пахло алкоголем, взгляд её задержался на осколках на полу, скользнул по испорченным обоям, после чего вернулся к лицу брата:

— Осмелюсь спросить, что стало причиной столь дурного настроения? — прошла она к окну и уселась на широкий подоконник.

— Я тебя не звал, — хмуро бросил Урусов.

— Верно. Я сама пришла. Так что же сие означает? — обвела она многозначительным взглядом валяющиеся по полу бумаги, осколки и открытые дверцы поставцов.

Илья не удостоил её ответом, а нагнувшись, стал собирать письма, счета и прочие документы, что сам же смахнул со стола.

— Ты ведь в Ракитино ездил? — тихо спросила mademoiselle Урусова. — Ты оттого так зол? Она тебе вновь отказала?

— Я не просил Марью Филипповну стать моей женой, — выпрямился Илья Сергеевич. — И более не попрошу. Довольно о том, — пресёк он попытки сестры продолжить разговор. — Что же, Михаил Алексеевич не приезжал? — поинтересовался он.

— Нет, — отвела взгляд Наталья, с трудом сдержав готовый вырваться из груди тяжёлый вздох. — И даже не написал на сей раз. Может быть, мне стоит самой к нему поехать? — повернулась она к брату, выискивая в его взгляде одобрение своему предложению.

— Не хорошо это, Наташа, — нахмурился Илья Сергеевич. — Пускай сам приезжает. Негоже так!

И хоть он так и не произнёс вслух, что всё же негоже, Наталья прекрасно поняла, и, как всегда, согласилась с ним. За ужином, чувствуя дурное настроение хозяина усадьбы, домочадцы притихли, на цыпочках ходила прислуга, страшась вызвать гнев барина. Илья Сергеевич обыкновенно отсутствием аппетита не страдал, но сегодня ему кусок не лез в горло, а всё из-за мыслей, что непрестанно вращались вокруг Марьи Филипповны и Соколинского. Отужинав, Урусов поднялся из-за стола, поцеловал в щёку мать, пожелал ей и сестре "доброй ночи" и удалился к себе.

Камердинер распахнул окно в его спальне, потому как спать летом Илья Сергеевич любил непременно с открытым окном. Отпустив прислугу и погасив свечи, Урусов, облачённый в домашний халат, устроился в кресле с трубкой. Табачный дым от трубки исчезал в распахнутом окне, тихо, чуть слышно шелестела листва деревьев, где-то в отдалении защебетал соловей, поначалу робко, словно пробуя голос, а после всё звонче и звонче, призывая подругу. Илья Сергеевич тяжело вздохнул, вытряхнул пепел из погасшей трубки и присел на подоконник.

Соколинский явно оправдывался, Марья Филипповна выглядела испуганной, видимо, им обоим было, что скрывать. Единственное, чего не мог принять, так это мысли о том, что воспитанная барышня, коей он всегда считал mademoiselle Ракитину, могла повести себя столь скандально. Впрочем, возможно всё дело в нём самом? В том, что он сам возвёл её на пьедестал, а Марья Филипповна оказалась просто легкомысленной девицей, не отягощённой моральными принципами? Видимо, так и есть, и ему следует перестать думать о ней, забыть и обратить своё внимание на барышню более достойную. Но все доводы разума не могли заполнить той пустоты, что образовалась в сердце. Холодно стало внутри, ничто более не согревало его. Он думал о будущем, и это будущее прочно было связано с Марьей Филипповной. Он желал видеть её своей женой, матерью своих детей, желал, чтобы она одна разделила с ним всю жизнь, но отныне это всё было невозможно.

Илья Сергеевич перебрался в постель, где долго ещё лежал с открытыми глазами, неотрывно глядя в потолок и прислушиваясь к усиливающемуся шуму ветра за окном. Стало прохладнее, вдалеке громыхнуло. Следующий раскат грома послышался ещё ближе. Всполох молнии на мгновении мертвенно бледным светом осветил спальню, и тотчас громовой раскат такой силы, что зазвенели стёкла, сотряс землю. В коридоре послышалась торопливая поступь, взъерошенный камердинер князя заглянул в комнату.

— Батюшки светы, Илья Сергеевич, вот разгулялась-то, — бросился он затворять отрытые створки.

— Ступай, Демьян. Я сам, — отослал Урусов камердинера.

Илья Сергеевич вновь присел на подоконник и стал ждать. Князь любил разгул стихии, в такие мгновения он переживал необыкновенным душевный подъём, смесь страха и восторга перед величием и мощью природных сил. В подобные минуты приходило понимание, сколь жалок и ничтожен человек в целом мире, в огромной вселенной, как незначительные и пусты его проблемы, по сравнению с величием мироздания.

Дождь, постепенно усиливаясь, закапал на террасу под окном, где сидел князь, и вскоре обрушился настоящим потоком, пригибая к земле цветы, что росли в вазонах вдоль широкой лестницы, ведущей в парк, зашумел в водосточных трубах. Вытянув руку, Илья Сергеевич подставил ладонь косым струям, а после провёл по лицу мокрыми пальцами.

— Довольно, пожалуй, — встал он с подоконника и сам закрыл окно.

Именно в эти минуты мысли его прояснились, и как показалось ему самому, нашёлся ответ на все его вопросы. Как и решил прежде, он ничего не станет говорить Наталье, не хотелось быть гонцом, приносящим дурные вести, ежели Соколинский сам решится объясниться, тем лучше. Наталья поймёт, что он недостойный её человек, а коли Михаил Алексеевич промолчит и сделает свой выбор в пользу Натали то, так тому и быть. Тогда и сам Илья Сергеевич слова не скажет.

А что касается Марьи Филипповны, то ему её ни чуточки не жаль. Сам он никогда не станет распускать сплетен, а стало быть, пусть живёт, как пожелает. Для него она отныне значит не более, чем любая другая девица в уезде, лишь бы не вмешивалась в отношения между Соколинским и Натальей.

Марья Филипповна проспала почти до полудня, но с наступлением нового дня все проблемы и огорчения дня вчерашнего никуда не делись. Она не могла перестать думать о том, что случилось накануне и сколько бы не гнала досадные мысли, они возвращались вновь и вновь с неизменным постоянством. "Что делать? — стучало молоточками в висках, пока она спускалась в столовую. — Что делать?" — вертелось в голове, пока намазывала маслом булку и пила обжигающе горячий чай. Увы, ответа не было.

— Как спалось нынче? — обратилась к ней Елена Андреевна.

Марья, невидящим взглядом уставившись в окно, на вопрос матери не ответила.

— Мари, — повысила голос madame Ракитина, — ты будто не в себе нынче!

— Вы что-то сказали, маменька? — очнулась Марья от грустных дум.

— Я сказала, что ты не в себе нынче, — поджала губы Елена Андреевна. — Я говорю, ты меня не слышишь.

— Простите, маменька я задумалась, — рассеянно улыбнулась Марья Филипповна. — Так о чём вы говорили?