Юлия Леонова - Fatal amour. Искупление и покаяние

Зная о том, что Настасья находится ровно в том же положении, что и её золовка, Марья только диву давалась тому, как её горничная умудряется ловко скрывать всё от посторонних глаз. Впрочем, широкий сарафан скрадывал очертания фигуры девушки, тогда, как Бетси продолжала носить приталенные платья.

После позднего ужина с четой Василевских, что заехали выразить радость по поводу возвращения Ракитиных в семейное гнездо, Марья долго лежала без сна, вспоминая, каким щенячьим влюблённым взглядом весь вечер смотрел на неё Поль. Она даже пожалела, что отказала ему, когда Василевский просил её руки. Но это было столь давно, будто в другой жизни. В той жизни, где она была юна, беспечна и каждый день просыпалась с уверенностью, что всё самое лучшее и интересное ждёт её впереди. Поль стал бы ей замечательным мужем, нежным, любящим. Что с того, что она не любила его? Разве любовь принесла ей счастье?

Ей послышался тихий стон из будуара, где обыкновенно ночевала Настасья. Прислушавшись и убедившись, что ей не показалось, Марья Филипповна села на постели. Тихий полный муки стон заставил mademoiselle Ракитину подняться с постели. Подхватив капот со спинки кровати, она поспешила выйти из спальни. Настасья скорчившись лежала на полу в луже крови, что растекалась по светлому паркету.

— Настя! — бросилась к ней Марья, присаживаясь подле неё на колени. — Да что же это, Настя?! — попыталась она поднять горничную.

— Помираю я, барышня, — прошептала Настасья и закусила до крови губу, дабы удержать крик боли.

Марья метнулась к дверям, распахнула двери в коридор и вихрем промчалась к покоям матери. Страх увиденного гнал её по коридору к покоям матери.

— Маменька! — вбежала она в спальню, оттолкнув с дороги девку Елены Андреевны. — Маменька! — заливаясь слезами, принялась она тормошить мать. — Настя умирает! — выпалила она, гладя в сонные глаза матери.

— С чего ей помирать? — поднялась Елена Андреевна. — Скорее, маменька, помочь надобно, — тянула её за собой Марья.

Madame Ракитина нащупала босой ногой комнатные туфли, ворча себе под нос, одела халат и последовала за дочерью.

— Свечи подай! — распорядилась она столпившейся в дверях прислуге, встав на пороге будуара Марьи и, загораживая ото всех то, что происходило в комнате.

Принесли свечи. Елена Андреевна склонилась над Настасьей, что уже даже не стонала, а лишь дышала тяжело и мучительно. Оглядев лужу крови, madame Ракитина велела лакею перенести девку на кушетку и замыть кровь на паркете.

— Что же ты, голубушка? — принялась отчитывать девку барыня, сурово поджав губы. — Дитя нагуляла, да скинуть надумала? Отчего не сказала? С кем не бывает? Кто отец-то? Стёпка поди? — продолжала допытываться Елена Андреевна, имея в виду лакея, что частенько крутился около хорошенькой горничной.

Между делом послали за доктором.

— Серж — отец, — дотронулась до плеча матери левой рукой Марья, правой утирая слёзы, что струились по лицу.

Елена Андреевна тяжело вздохнула, оборачиваясь к дочери:

— Ступай, Маша! Нечего тебе тут делать! — положила она руки на плечи дочери и вытолкала её из комнаты.

Марья не могла спать. Она кружила по своей спальне, прислушиваясь к тому, что происходило за стеной. Устав ходить, она опустилась на колени и принялась горячо молиться о том, чтобы Господь не забирал Настасью.

Доктор приехал лишь утром. Он ничего не смог поделать. Большая кровопотеря и большой срок тягости не оставили Настасье никаких шансов. К обеду она затихла.

"Это я виновата! Я! — корила себя Марья. — Я должна была сказать Сержу, но со своими горестями совсем позабыла о том!"

Из деревни пришли женщины и мать Настасьи, дабы забрать тело и приготовить к погребению. Тихий беспрерывный плач выматывал всю душу. Прислушиваясь, Марья и сама не могла удержать слёз и рыдала, пряча лицо в маленькой подушечке из тех, что лежали на кушетке около окна её спальни.

Елена Андреевна, уставшая от волнений ушедшей ночи, вошла к ней, когда тело бедной горничной уже увезли и, присев подле дочери на кушетку, попросила её не говорить Бетси о том, кто был отцом ребёнка. Марья кивнула, соглашаясь, и вновь залилась слезами.

— Я знала, маменька. Надобно было сказать Серёже.

— И что с того? — вздохнула madame Ракитина. — Бывает, Маша, что такое случается. Мужчины не думают о последствиях своей страсти. Ты бы сказала Сержу, но ничего бы не переменилось. Он бы выдал её скоренько за кого-нибудь из дворовых, а муж поколачивал бы жену за то, что она ему барского байстрюка принесла. Может, и грех говорить такое, но так даже лучше.

На другой день после похорон Настасьи у Марьи появилась новая горничная, бойкая черноглазая девчушка шестнадцати лет по имени Мила. Девица стремилась во всём угодить барышне, но mademoiselle Ракитину её чрезмерное усердие только раздражало. Марья всем была недовольна и не потому, что Милка делала что-то не так, а потому что это востренькая смешливая девчушка была не Настасья. Настасья была ей куда ближе, чем просто прислуга. Почившей горничной были ведомы все тайны её барышни, с ней Марья делилась своими секретами, иногда просила совета, а Милка была просто горничной.

С утра mademoiselle Ракитина разбранила Милку, потому как ей не понравилось, как та расчёсывала её, мол, за волосы тянула, потом платье не то подала. Весь день Марья терзалась угрызениями совести, вспоминая, как тихо всхлипывала в углу маленькая горничная, а вечером подарила ей новую атласную ленту и лишь тяжело вздохнула, когда Милка обрадовалась подарку, тотчас забыв о всех своих огорчениях.

К весне Бетси сильно раздобрела. Приезжавший смотреть её доктор, сказал, что ей надобно больше ходить и бывать на свежем воздухе. Роды следовало ожидать к концу мая, началу июня. Из-за растаявшего снега в парке было очень сыро и грязно, потому прогулки ограничивались стенами усадьбы.

Бетси быстро уставала и часто капризничала. Она вообще сделалась плаксивой и раздражительной. Часами она просиживала у окна гостиной неотрывно глядя на подъездную аллею. Марья, как могла, старалась скрасить досуг невестки. Она часто читала ей вслух, но замечая, что та её не слушает, откладывала книгу и просто молча сидела рядом или бралась за вышивку.

— Отчего Серж не едет так долго? — заговорила как-то Бетси, как обычно глядя в окно. — Он даже не пишет мне. Верно, я ему опротивела, — вздохнула она, оборачиваясь к золовке.

— Ну, что вы такое говорите, Лиза? — отложила работу Марья. — Серёжа любит вас и скоро обязательно приедет, — постаралась она успокоить молодую женщину.

— Я боюсь, — наполнились слезами глаза Бетси. — Иногда мне кажется, что я умру также, как ваша несчастная горничная, — высморкалась она в платок.