Сабрина Йорк - Влюбленный лэрд

Путь из Фосса до земель Даунрея оказался намного короче, чем полагал Лахлан. Но каким бы коротким он ни был, сидеть рядом с Ланой и притворяться безразличным и равнодушным для Лахлана было невыносимо тяжело. Он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ней и о тех удовольствиях, которые ожидали их в скором будущем. К счастью, Александр, охваченный хозяйскими заботами и планами по увеличению его доходов, взял инициативу в свои руки и говорил, почти не закрывая рта. Это было настолько удивительно, что никто – ни его жена, ни Лана, ни тем более сам Лахлан – почти его не перебивали, а лишь с немым благоговением слушали.

Впрочем, Лахлан только делал вид, что слушает, на самом же деле он, изредка переглядываясь с Ланой, мечтал об одном – об очередном их ночном свидании.

Мечты мечтами, но Лахлан не собирался упускать ни один удобный момент.

Когда Ханна просила остановить карету, чтобы выйти, а заодно с ней всегда выходил и ее муж, Лахлан оставался наедине с Ланой. Он нежно обнимал ее и целовал, целовал, стремясь насладиться теми короткими мгновениями счастья, которые им дарила каждая остановка. Хотя он, пока они ехали, твердил про себя, что так поступать нехорошо, желание поцеловать ее перевешивало все доводы рассудка.

Для него было сущей пыткой сидеть рядом и не сметь даже прикоснуться к ней.

Он мучился и страдал.

Но когда страсть немного его отпускала, он с горечью вспоминал о своих благих намерениях, о том, как дурно он поступает с девушкой. Он, в сущности, ее соблазнил и вместо того, чтобы скрывать ее позор, все время норовит сделать его явным для всех. Понимая всю серьезность и весь ужас их положения, Лахлан намеренно отворачивался и закрывал глаза, предпочитая строить воздушные замки, не имевшие ничего общего с реальностью.

Он жил в воображаемом мире, умышленно избегая всяких мыслей о том, что может ждать его и Лану в будущем. Мысль о возможном ребенке приводила его в ужас. Каждый раз, вспоминая об этом, он судорожно искал выход и не находил его. Проще всего было отказаться от Ланы, причем это сразу решило бы все проблемы, но подобная мысль даже не приходила ему в голову.

Внутри его сидел похотливый зверь, требовавший утоления страсти. И ради этого Лахлан был готов на любые жертвы, которые не могли привести ни к чему хорошему.

Хуже того, к страсти примешивалась другая, не менее бредовая фантазия, – что Лана сумеет ему помочь. Это была какая-то призрачная, эфемерная надежда, тем не менее он отчаянно за нее цеплялся. Он верил в чудесный дар Ланы, в какое-то сказочное сплетение обстоятельств, которое позволит ему вырваться из западни, из ловушки, расставленной судьбой. И в этом он опять же походил на зверя, затравленного, отчаявшегося, цеплявшегося за любую, самую безумную надежду.

Ему изменяли рассудок и воля, и только одно глупое сердце еле слышно уверяло его, что все обойдется, что не надо отчаиваться.

Тут весьма кстати пришлось сделанное им совсем недавно открытие. Неужели действительно нет никакого призрака отца, неужели это плод чьих-то рук и злого умысла? А если это так, то, может быть, нет никакого проклятия? Тогда он будет… жить! От осознания этой простой истины у него перехватило дыхание.

А те, кто так зло над ним подшутил, о, они должны будут понести заслуженное наказание! Лахлан стиснул зубы. Если его подозрения подтвердятся, кто-то горько пожалеет о содеянном.

Совсем скоро, через несколько месяцев ему исполнится тридцать. Если он останется в живых, если проклятие не исполнится, более того, если проклятие окажется фарсом… В сердце Лахлана вспыхивала радость, и жизнь сразу рисовалась ему совсем в других красках.

Он сможет соединиться с любимой женщиной, с женщиной, которую он любил больше всего на свете, больше самой жизни.

Но червь сомнения опять не давал ему покоя. А что, если Лана ошибается? А вдруг проклятие все-таки исполнится? Тогда зачем ему избегать встреч с ней? У него и так осталось немного радостей, и было бы глупо отказываться от своего счастья, более того, и ее этого счастья лишать!

Правда, ну зачем ему мучить и себя, и ее? Не лучше ли прожить эти месяцы, полностью отдавшись взаимной любви? Подарить и ей, и самому себе море наслаждения. Зачем лишать их обоих радости?

Нет, пока он любит, пока он любим, он не откажется от их свиданий, от их любви. Ни за что не откажется!

Вдруг его отвлек от не слишком веселых мыслей радостный крик Ланы. Карета свернула на проселочную дорогу, ведущую в Даунрей. Отличное настроение Ланы понемногу передалось Лахлану. Она указывала на то или иное знакомое место и рассказывала забавные и смешные случаи из своего детства.

Однако говорить он не мог. Он не был способен разделить вместе с ней ее радость. Он просто сидел, нацепив на лицо улыбку, и наблюдал за Ланой.

За своим ангелом.

Раза два он поймал брошенный в его сторону внимательный взгляд Ханны. Эти взгляды совсем ему не нравились. Более того, от них у него на душе оставался неприятный осадок. Да, он был герцогом и привык к тому, чтобы его желания, какими бы они ни были – хорошими или дурными, – исполнялись. Но выражение глаз Ханны вызывало в нем смешанные со страхом угрызения совести. Если бы леди Даннет узнала, что он соблазнил ее сестру, он легко мог бы поплатиться за это жизнью.

Возможно, она что-то подозревала, но подозрения, к счастью, еще не были уверенностью.

Для того чтобы успокоить Ханну, Лахлан постарался придать своему лицу самое благодушное и миролюбивое выражение, какое только мог, но, похоже, обмануть сестру Ланы ему не удалось.

Когда впереди замаячили розовые башенки замка Даунрей, положение Лахлана неожиданно осложнилось. Дело в том, что обрадованная сверх всякой меры Лана, чтобы лучше разглядеть родной замок, выглянула в окно кареты, но для этого ей пришлось почти лечь ему на грудь. От столь тесного и приятного соседства Лахлан невольно возбудился, его оживший дружок откровенно заявил о себе, чуть ли не с головой выдавая своего хозяина. Если у Ханны имелись какие-то подозрения на его счет, то теперь они могли перерасти в настоящую уверенность. А при мысли, что через минуту-другую он увидит ее отца, Лахлану вовсе стало тошно. Нет, надо было срочно брать себя в руки. Он закрыл глаза и начал медленно дышать, чтобы успокоиться.

Задача оказалась не из легких. Когда карета въехала во двор замка, он попытался отвлечь себя созерцанием вида, но почти лежавшая на нем Лана, что-то возбужденно говорившая, радостно вскрикивавшая и указывавшая то на одно, то на что-то другое пальцем, не давала ему успокоиться.

Так, надо было срочно переключить внимание! На что?

Ах да. На сам замок, двор и его обитателей. Порядок, в котором содержался Даунрей, ничем не уступал тому образцовому порядку, который он видел в Лохланнахе.