Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

– Совершенно не жажду менять свою жизнь. – Ответ достаточно честный.

Возьми себя в руки, прекрати думать об Уильяме. Когда представляю себе линию его плеч, как он лежит, обнаженный, в утреннем свете, каждый прочтет мои мысли по лицу. Я слишком принадлежу ему.

– Ты следишь за королем? Ради меня!

– Он ждет рождения сына, как и весь двор. Если будет мальчик, тебе нечего бояться. Ты сама знаешь.

Она кивает, закрывает глаза, откидывается на подушки, ворчит:

– Боже, скорей бы уж это кончилось.

– Аминь, – отзываюсь я.

Без надзора сестры я свободнее провожу время с Уильямом. Мадж Шелтон часто исчезает из нашей общей спальни, мы заключили негласный договор – всегда стучаться и сразу же уходить, если дверь заперта изнутри. Мадж совсем юная особа, но при дворе она быстро взрослеет. Она понимает, шансы на удачное замужество зависят от хрупкого равновесия – одновременно внушить мужчине страсть и не бросить тень на свою репутацию. А с тех пор, как я была молоденькой девушкой, двор изменился только к худшему.

Уловки Джорджа работают не хуже. Он, сэр Фрэнсис, Уильям Брертон, Генрих Норрис без королевы остались не у дел. Утром охотятся с королем, днем их иногда зовут на совет, но бо́льшую часть времени они бездельничают. Волочатся за придворными дамами, удирают по реке в Сити, без объяснений исчезают на целую ночь. Я поймала брата как-то ранним утром. Любовалась восходом солнца над рекой и вдруг вижу – гребная лодка причалила к дворцовой пристани, Джордж расплачивается с лодочником и не спеша идет по садовой дорожке.

– Джордж! – позвала я, поднимаясь со скамейки между розовыми кустами.

Он вздрогнул:

– Это ты, Мария? – Его первая мысль – об Анне. – С ней ничего не случилось?

– Все в порядке. Где ты был?

Он пожал плечами:

– В гостях у друга Генриха Норриса. Танцевали, обедали, играли немного.

– И сэр Фрэнсис там был?

Он кивнул.

– Джордж…

– Не кори меня, – прервал он. – Кроме тебя, никто не знает. Мы все держим в секрете.

– Если дойдет до короля, тебя сошлют, – сказала я напрямик.

– Он ничего не узнает. Сплетни распускал один конюх, теперь он уволен, и слухам конец.

Я взяла его за руку, заглянула в темные болейновские глаза:

– Джордж, я боюсь за тебя.

Рассмеялся. Ломкий, деланый смешок.

– Не надо. Совершенно нечего бояться. Нечего бояться, некуда податься, нечего желать.

Анне так и не досталось королевское крестильное платьице. Королева получила письмо от короля, предписывающее ей раздельное жительство. К ней обращались как к вдовствующей принцессе, и она с такой силой перечеркнула титул, что порвала пергамент. Ей угрожали, что она никогда больше не увидит свою дочь, принцессу Марию, отправится в заброшенный замок Бакден в Линкольншире, покуда не отречется от своего прошлого, пока не признает, что никогда не была законной женой короля. В этом безвыходном положении вопрос о крестильном платье – сущая безделица. Королева отказалась отдать его, ссылаясь на то, что это ее собственность, привезенная из Испании, король больше не настаивал.

Я думала – как ей живется в холодном доме на краю болот, в разлуке с дочерью. Ведь и у меня честолюбие той же самой женщины отняло сына. Думала о ее непоколебимой решимости поступать праведно перед лицом Господа. Я скучала по ней. Она заменила мне мать, когда я впервые появилась при дворе, а я предала ее, как дочь, любя, все-таки предает мать.

На рассвете у Анны начались схватки, повитуха вызвала меня в родильный покой. В приемной пришлось пробиваться через толпу придворных, законников, секретарей, судейских. Ближе всего к дверям расположились придворные дамы – помочь королеве в разрешении от беременности, а на самом деле – пугать друг друга кошмарными историями о тяжелых родах. Среди них – принцесса Мария, бледное, решительное личико, как всегда, нахмурено. Я подумала – жестоко со стороны Анны заставлять дочь Екатерины присутствовать при рождении ребенка, который лишит ее наследства. Улыбнулась ей, проходя мимо; Мария присела в странном, неуверенном реверансе – своем коронном реверансе. Она никому не доверяет и больше никогда доверять не будет.

В комнате – форменный ад. К спинке кровати привязана веревка, и Анна цепляется за нее, как утопающая. Простыни в крови, в очаге кипит укрепляющее варево, а повитухи знай подкидывают дрова. Анна вся в поту, рубашка сбилась выше пояса. Пока две придворные дамы в страхе бубнят молитвы, Анна испускает дикий крик ужаса и боли при каждой новой схватке.

– Ей надо успокоиться, – говорит мне одна из повивальных бабок. – Она себе только хуже делает.

Делаю шаг к кровати:

– Анна, перестань. Это может продолжаться часами.

– Это ты? – Она откидывает волосы со лба. – Явилась наконец?

– Я пришла, как только меня позвали. Что для тебя сделать?

– Можешь за меня родить? – Она остроумна, как всегда.

– Только не я!

Анна вцепляется мне в руку, шепчет:

– Господи, помоги мне! Я так боюсь!

– Бог поможет, ведь ты носишь христианского принца. Дашь жизнь мальчику, который станет главой Английской церкви.

– Не бросай меня, меня сейчас стошнит от страха.

– И на здоровье, – с готовностью подхватываю я. – Тебя ждут вещи и похуже, пока не станет лучше.

Схватки продолжаются целый день, становятся чаще, нам уже ясно – ребенок идет. Она перестает биться, отключается, почти засыпает, ее измученное тело трудится за нее. Я поддерживаю сестру, повитуха готовит пеленку для младенца и вдруг вскрикивает от радости: показалась головка, еще одно усилие – и ребенок рождается на свет.

– Хвала Господу! – восклицает повитуха.

Она наклоняется к ребенку, отсасывает ртом жидкость, раздается слабый крик. Мы обе, Анна и я, тянемся посмотреть.

– Принц? – Анна задыхается, голос охрип от крика. – Это принц Эдуард Генрих!

– Девочка! – бодро объявляет повитуха.

Анна всем весом сползает мне на руки, я слышу собственный шепот:

– Боже, только не это!

– Девочка, – повторяет повитуха. – Крепкая, здоровая.

Уверенный голос повитухи словно призывает смириться с разочарованием.

На секунду мне кажется – Анна сейчас лишится чувств. Она бледна как смерть. Я укладываю ее на подушки, убираю волосы с потного лба. Девочка!

– Живой ребенок – это уже неплохо, – говорю я, сама борясь с отчаянием.

Повитуха запеленывает ребенка, качает. Мы с Анной одновременно поворачиваем голову, услышав тонкий, пронзительный плач.

– Девочка! – В голосе Анны ужас. – Что нам толку от девчонки?

Джордж сказал то же самое, когда узнал. Дядя Говард громко выругался и назвал меня бестолковой клячей, а Анну – глупой шлюхой, когда я сообщила ему новости. Все будущее семьи зависело от этой маленькой случайности: роди Анна мальчика, мы навсегда стали бы самым могущественным кланом в Англии, опорой трона. Но она родила девочку.