Ольга Михайлова - Святой в миру

— Не все же могут быть монахами в миру…

— Не все… — согласился Коркоран, и снова вяло вопросил, пришёл ли наконец мистер Доран к какому-либо решению?

Клиническое спокойствие Коркорана странно подействовало на Дорана. Он тоже пришёл в себя и снова внимательно вгляделся в Коркорана. Да, ничего не скажешь — тот не был сентиментален и не жил в искусственном мире выхолощенных абстракций и умозрительных представлений, в котором пожизненно поселяется большинство людей. Его поведение не шло вразрез с традициями, но проступало истинностью там, где солгали бы самые честные. Он не искал у других одобрения, принимал полную ответственность за свои действия, но был совершенно лишён чувства вины.

Однако Доран принял иное решение. Половинчатое.

— Записку спрячьте. Правду скажем сестре несчастного и Лайонеллу. Они, в некотором роде, заинтересованные стороны. А там подумаем.

— Хорошо, будь по-вашему. Но чувство странное, — Коркоран посмотрел на труп. — Знаете, я пережил однажды тяжкое искушение. Мой приятель… Я гостил у него на Рождество. Он располагал собственными деньгами, рано женился и по приезде познакомил меня с женой. Я мысленно ахнул. Это была… вокзальная буфетчица. Грубое лицо, вульгарные манеры, речь кокни. На партию в вист зашёл его друг, живший по соседству. Я снова ахнул. Я не физиономист, но эти бегающие глаза и крысиная физиономия… Супруга приятеля начала строить мне глазки через четверть часа после приезда. Я пошёл на хитрость. Приказал груму отправить из соседней деревушки письмо… самому себе, где от имени управляющего срочно вызвал себя в имение. Через два месяца приятель пустил себе пулю в лоб. Его жена сбежала с тем самым его другом, похожим на крысу. В прощальном письме он написал, что «не может пережить предательства любимой и друга…» — Лицо Коркорана исказила брезгливость. — На его похоронах вне кладбищенской ограды меня настигло мерзейшее искушение, Доран. Мы не выбираем родителей и родственников, — он усмехнулся, — тут ничего не попишешь. Но уж любимых и друзей — выбираем мы. Многие костерили его супругу и любовника. Вздор. Окруживший себя ничтожествами… Мне безумно хотелось плюнуть на его могилу и изо всех сил пнуть её ногой. Вот и сейчас… испытываю странное искушение пнуть ногой это животное, для которого желания его растлённой задницы были высшим законом любви. Извините, я лучше пойду. — Он поднялся навстречу спускающимся.

Отец Доран судорожно вздохнул и кивнул.

Что и говорить, Гамлет, переживший пятый акт, был существом, повергающим в трепет. Священник долго задумчиво смотрел вслед удаляющемуся Коркорану, ощущая, как заледенело у него сердце. Когда Коркоран бестрепетно обыскивал мертвеца, ему стало страшно. Лишённый физической брезгливости, он никогда и ни к чему не выказывая отвращения, прикасался к покойному, как к кукле, не обнаруживая эмоций, гадливо же морщился только от мерзости духовной. Но последние слова… Нет, это был не артистизм. Он не играл. Ханжество и лицемерие были совершенно несвойственны этому странному существу, открыто обнаруживавшему свои потаённые чувства, как благие, так и не делавшие ему чести. Но главное…

Сейчас, в ситуации, когда у любого подкосились бы ноги, он сохранял спокойствие и невозмутимую жизнерадостность. Это знак огромной силы, понял мистер Доран. Такие люди способны даже умереть весело.

Все эти размышления задержали священника у уступа, но вскоре он двинулся следом за Кристианом. Изумление Дорана возрастало с каждой минутой. Рассказав спускающимся о гибели мистера Нортона, мистер Коркоран послал слугу за носилками, сам же, вернувшись в дом, неторопливо вымыл руки. Потом сел за стол и с отменным аппетитом позавтракал, пеняя Дорану, что тот почти ничего не ест. Отцу Патрику, и вправду, кусок не лез в горло. Он не знал, что сказать Лайонеллу и мисс Нортон, и чувствовал, что неколебимое спокойствие Коркорана почему-то действует ему на нервы. Тот же, плотно закусив, долго наблюдал из окна столовой за транспортировкой трупа, потом, заметив состояние священника, лениво попенял ему:

— Полно, Доран. Вы ещё оплачьте его. Смерть есть смерть, и потому печаль уместна, но «утверждаться в ней с закоренелым рвением — нечестиво. Мужчины недостойна эта скорбь, и обличает недостаток веры, слепое сердце, пустоту души и грубый ум без должного развития…» — Глаза его насмешливо искрились.

Тот кивнул.

— Это слова убийцы Клавдия, мистер Коркоран.

Тот кивнул и ещё раз резко посоветовал мистеру Дорану сказать правду.

— Такие люди опасны для общества, Патрик. Представьте только, что бы случилось, если вы вздумали вчера вечером прогуляться под Лысым Уступом? Мерзавец мог бы, падая вниз, зашибить вас! Это ваше «всепрощение», Доран, помяните слово, не доведёт до добра. Солгав, вы будете не находить себе места и горько сожалеть, что нарушили долг священства, скрыв непотребное.

Доран напрягся. Не потому ли Коркоран так убеждает его поступить по долгу, что, на самом деле, хочет склонить к совсем другому решению? Но зачем? Закон будет на его стороне. Сам Доран полагал, что Коркоран не виноват в гибели Нортона — так говорила Истина. Отголоски услышанного разговора Коркорана и Нортона дали ему понимание того, что Коркоран, по крайней мере, в том, что он слышал, поступил праведно и потому — безжалостно. Он не делал выбора, ибо для человека чести здесь никакого выбора и не было. Но не потому ли Коркоран дал ему возможность слышать разговор, чтобы создать впечатление своей праведности? А зачем? Какую цель он мог преследовать? Что ему, богачу и красавцу, до ничтожного inverti? К тому же — inverti, когда-то лишённого наследства в его пользу? Если сам он, как намекал мистер Кэмпбелл, тех же склонностей — то тогда… тогда это хладнокровное спасение собственного реноме, циничное и подлое. И тогда… тогда обнародование всех обстоятельств опасно для него, ибо делает ситуацию непредсказуемой. Мало ли, что всплывёт. Письмо, оставленное Нортоном, может, несмотря на неподсудность Коркорана закону, бросить пятно на его имя. Но разве он боится пятен? Он принял завещание лорда Чедвика и плевал на все разговоры. Он готов был и на обнародование последнего письма самоубийцы. Однако, хоть Доран и не находил повода для двойного поведения мистера Коркорана, он решил проверить свои подозрения.

— Наверное, вы правы, Коркоран. Между лёгким и истинным надо выбирать истинное, как бы трудно это не было. Расскажем все, как есть.

К его изумлению, Коркоран тут же вынул из внутреннего кармана записку и протянул Дорану.

— Покажите это полиции и милорду Лайонеллу. Скажите графу, чтобы вызвал коронёра. Надо уточнить, может, сестра захочет, чтобы он был упокоен без отпевания в каком-то семейном склепе? Хотя не удивлюсь, если она и подлинно согласится зарыть его при трёх дорогах, — насмешливо пробормотал он. Глаза его искрились, он снова смеялся.