Марина Одинец - Блуждающий огонек

Так почему же она продолжает лежать? В доме и на дворе давно все стихло, не слышно ни шагов, ни голосов. Пора действовать.

[1] Так называлась в то время должность станционного смотрителя.

Катя осторожно села и спустила ноги с лавки, нашаривая башмаки. Затем поднялась и застыла, прислушиваясь к дыханию спящих. В полосе льющегося из окна лунного света, она видела рыжие локоны и мерно вздымавшуюся и опадающую под одеялом грудь Оршолы. Похоже, девушка и вправду безмятежно спала, и Катя усмехнулась. После разыгранного обморока у нее на какое-то мгновение мелькнула безумная мысль, что пожалевшая цыгана барышня играет в ее игру с далеко идущими намерениями, но, похоже, она была о ней слишком высокого мнения.

Стараясь ступать как можно легче, Катя обошла спящую на тюфяке баронессу и приблизилась к столу, на котором стоял саквояж. До сих пор ей не приходилось рыться в чужих вещах (исключением был домашний буфет с запретными сладостями), но сейчас выбирать не приходилось. Очень медленно и осторожно она раздвинула латунные защелки саквояжа и, встав так, чтобы свет из окна падал на его содержимое, принялась перебирать дорожные мелочи баронессы.

Ладони и спина между лопаток сразу взмокли от холодного пота, сердце заколотилось, как молот кузнеца. Ей казалось, что если ее застигнут в этот момент, она умрет на месте от позора, не перенеся обвинения в воровстве. Но, вслушиваясь в каждый шорох, Катя все-таки продолжала искать. То, что ей было нужно, к счастью, наконец отыскалось и, подавив вздох облегчения, она извлекла на свет хрустальный флакончик, наполненный розовым маслом, — тем самым, которым благоухала сама баронесса и ее экипаж. Открутив пробку, Катя мазнула палец. Убедившись, что это именно масло, а не духи или кельнская вода, сунула флакон в карман капота. Все, первый этап закончен. Пора переходить ко второму.

Постояв несколько мгновений у двери, она тихонько потянула ее на себя и вышла в соседнюю комнату. Здесь тоже было темно, только тусклый огонек лампадки светился в углу перед иконами. За пологом слышался мерный храп содержателя, на лавке у окна свернулась уютным клубочком горничная баронессы. Ямщики, — те, кто не был в разъезде, спали в другой половине дома, и можно было не опасаться, что здесь окажется кто-нибудь еще.

На цыпочках, чтобы скрип половиц не выдал ее, Катя неслышно приблизилась к конторке. Скользнула вовнутрь и, на ощупь сняв с крючка связку едва слышно звякнувших ключей, которые приметила еще с вечера, положила в карман. Возле чернильного прибора стоял подсвечник со сгоревшей наполовину свечой. Взяв его, Катя зажгла свечу от пламени лампады и постояла мгновение, вглядываясь в изможденный лик Богоматери. Ей показалось на миг, что Пресвятая Дева смотрит на нее с упреком. Сложив щепотью дрожащие пальцы, Катя быстро перекрестилась и направилась к сеням.

Тяжелая дверь громко заскрипела под ее рукой, и девушка замерла в испуге. Но вокруг было по-прежнему тихо и, собравшись с духом, она, наконец, юркнула в узкий проем. Оказавшись в сенях, прикрыла ладонью заколебавшееся от сквозняка пламя свечи и остановилась, глядя на дверь чулана, украшенную довольно увесистым замком. Изнутри не доносилось ни звука, но Катя надеялась, что Драгомир находится именно здесь. Не раздумывая, пока страх не подточил ее решимость, она обильно смазала замочную скважину розовым маслом и начала подбирать ключ.

Наконец с чуть слышным щелчком замок открылся и дужка отошла. Медленно приоткрыв дверь, девушка переступила порог крохотной, темной каморки, и дрожащий огонек свечи выхватил из мрака фигуру цыгана.

Связанный по рукам и ногам, Драгомир неподвижно сидел на охапке соломы, прислонившись к стене. Казалось, спал. Густые, черные ресницы прикрывали веки, спокойное, мерное дыхание вздымало широкую грудь, полуприкрытую рваной алой рубашкой. Но едва Катя затворила дверь, тишину нарушил его низкий, приглушенный голос:

— Зачем ты пришла?

Слегка уязвленная, девушка кинула на него взгляд исподлобья:

— Мне казалось, это так очевидно.

Не дождавшись ответа, Катя поставила подсвечник на пол и, опустившись на корточки рядом с Драгомиром, нащупала узел на веревке, стягивавшей его запястья за спиной.

— У тебя что, нет ножа? — угрюмо полюбопытствовал парень, когда она начала распутывать веревку.

— Нет, — сердито бросила Катя, продолжая свою работу, — а жаль, стоило бы подрезать твой язычок.

Драгомир усмехнулся:

— Обиделась, глупышка? Зря.

— Послушай, цыган, — вспылила девушка, перестав терзать намертво затянутый узел, — хватит уже! Я тебе не красотка из табора, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне. Так что, выбирай выражения.

Драгомир не ответил. Поняв, что не дождется ни извинений, ни оправданий и проклиная про себя дьявольскую гордыню цыгана, она снова взялась за дело. Постепенно узел начал поддаваться, и вскоре парень, едва слышно застонав сквозь зубы, положил перед собой покрытые синяками, затекшие руки.

Когда Катя принялась распутывать веревку, связывавшую его ноги, Драгомир негромко произнес:

— Зачем тебе это нужно, княжна?

Та метнула на него насмешливый взгляд:

— Не люблю оставаться в долгу, знаешь ли.

— А если то, в чем меня обвиняют, — правда?

Бросив веревку наземь, Катя принялась растирать руки цыгана.

— Ну, в том, что ты матерый конокрад, я нисколько не сомневаюсь. Но какое мне до этого дело, учитывая, что ты спас мне жизнь?

— Сам не понимаю, зачем сделал это, — после паузы отозвался Драгомир. — Одной девчонкой больше, одной меньше — Господу все равно. Не связался бы с тобой, не сидел бы сейчас в этой дыре, дожидаясь исправника!

— Так не сиди и не жди! — она поднялась, со злостью отшвырнув ногой валявшуюся на земле веревку. — Дверь открыта, вставай и иди на все четыре стороны!

Что происходило? Почему он не чувствовал благодарности за то, что она, презрев многие опасности, пришла освободить его? Это было неправильно, и только мысль о том, что она обязана ему жизнью, сдерживала возмущение.

— Пойду, когда смогу, — отозвался цыган и, пробормотав вполголоса некое витиеватое ругательство, принялся ожесточенно массировать онемевшие ноги.

Приблизившись, Катя молча стала помогать ему. Мало-помалу конечности обрели чувствительность, и Драгомир медленно поднялся, держась за стену. С трудом сделал несколько шагов и тяжело вздохнул.

— Коня моего не видела? — осведомился он.

— Тебя только конь волнует, да? — прошипела Катя. — Не знаю я, где твой конь. В конюшне, должно быть, заперли. Надеюсь, ума хватит туда не соваться?

— Там посмотрим, — проронил Драгомир. Помедлив мгновение, он неожиданно притянул девушку к себе и положил ладони на ее худенькие плечи. — Ну что, Катерина, будем прощаться.