Марина Одинец - Блуждающий огонек

— Ты что, ошалел совсем? — Катя уперлась кулачками в широкую грудь цыгана, пытаясь оттолкнуть его. — Убери руки!

— Повремени немного, красавица, — усмехнулся он и не подумав отпустить ее. — Дай хоть поглядеть на тебя напоследок. Ведь, может статься, больше не увидимся никогда.

— Да глаза б мои тебя не видели! — сказала, точно сплюнула, Катя, но сердце, невесть отчего, замерло.

Может быть, оттого, что эти объятия, которых она не желала, оказались такими волнующе крепкими и теплыми… Или оттого, что в хриплом голосе цыгана звучала неумелая, но против воли трогающая ее нежность. Он был первым мужчиной, который осмелился обнять ее. И даже не решаясь признаться себе в этом, Катя желала сейчас только одного: чтобы эта минута, когда сердце отчаянно бьется о ребра, выбрасывая в кровь огненный поток пугающего блаженства, продолжалась как можно дольше…

Она затихла. Приподняв ее голову за подбородок, Драгомир с печальной улыбкой вгляделся в смятенное личико.

— Жаль, — тихо сказал он. — Жаль, что дороги расходятся…

— Я не для тебя, — отозвалась Катя. — Неужели ты еще не понял?

Он покачал головой:

— Это пока только Богу ведомо.

Драгомир наклонил голову, и его губы соединились с дрогнувшими губами Кати в пряном и обжигающем поцелуе, который пронзил все ее тело насквозь, точно удар молнии. Преодолевая слабое сопротивление, его рука легла на ее затылок, зарывшись в ворох распущенных волос и не позволяя отдалиться от себя, а губы целовали все более властно, все более настойчиво. Катя уже не противилась, робко принимая эти ласки, которые против воли пробуждали в ее теле неведомые прежде желания.

Но неожиданно все кончилось, и она едва устояла на ослабевших ногах, когда Драгомир отпустил ее.

— До встречи, Катерина, — сказал он, тихо отворяя дверь. — Я еще найду тебя…

В последний раз его темный силуэт мелькнул в тусклом свете, и заунывно скрипнувшая дверь скрыла все. Сквозняк задул свечу. Оказавшаяся в полной темноте, ошеломленная девушка услышала, как цыган, ступая легко, как кошка, вышел из дома. И наступила тишина, только где-то вдалеке сонно заворчал цепной пес.

Катя провела дрожащими ладонями по пылающим щекам, точно это могло их охладить. Перед глазами все еще стояло лицо Драгомира. Жгучие, словно горячие угли, глаза, грустная усмешка, нежные губы и сильные руки, лишившие ее воли своей лаской. Ей хотелось и бежать вслед за ним, и плакать, и бить себя по щекам за все происшедшее. Немудрено, что он так осмелел, после всего, что было между ними, но как она могла допустить такое?..

Он не нужен ей. Безродный бродяга, вор, конокрад! И между ними не может быть ничего общего. Но почему так тяжело на душе? Уже успевшая намертво прижиться в ней частичка жизни безжалостно вырвана с корнем и развеялась в ночном сумраке вместе с Драгомиром, оставив после себя чувство неизбывной потери…

Подняв с пола подсвечник, Катя выскользнула из чулана и на ощупь заперла замок. Растворила дверь, ведущую в комнаты, и испуганно отшатнулась при виде темной фигуры, которая стояла на пороге.

— Зачем вы рылись в наших вещах? — негромко и спокойно спросила Оршола Есенская.

— Тише! — Катя с ужасом оглянулась на шевелящийся полог и повторила, с мольбой глядя на Оршолу: — Тише, прошу вас…

Из-за полога, позевывая, выбрался смотритель и, шаркая ногами, направился к сеням. Заметив силуэты девушек, подтянул кальсоны и полюбопытствовал:

— Вам что-то угодно, барышни?

Катя молчала, Оршола тоже. Старик ждал ответа, с недоумением приглядываясь к девушкам. Если он сейчас подойдет к конторке и заметит отсутствие ключей, холодея, подумала Катя, это будет конец.

— Мы… по надобности выходили, — с трудом выговорила она.

— А, ну и я туда же, — закивал смотритель и, видимо сочтя, что их долгое молчание было вызвано стыдливостью, с успокоенной душой направился на двор.

Когда он скрылся в сенях, Катя молнией метнулась к конторке, повесила на место ключи, поставила подсвечник и отворила дверь, ведущую в спальню.

Венгерская мадемуазель вошла следом, захлопнула дверь и остановилась рядом. При лунном свете Катя не слишком отчетливо различала ее лицо, но презрение в голосе не заметить было невозможно:

— Стало быть, это все обман? Для каких же целей вы воспользовались нами? И что еще, кроме побега для вашего сообщника, собираетесь устроить?

Несколько мгновений Катя, не отрываясь, смотрела на эту притворщицу, которая давеча так искусно усыпила ее бдительность.

— Почему же вы сразу не остановили меня, если не спали? И зачем подыграли мне, когда я… упала в обморок?

— Я хотела знать, что вы задумали. И заметьте, если я не устраиваю сейчас скандал, то только потому, что это неизбежно бросит тень на мою мать. Но это не значит, что я хоть сколько-нибудь сочувствую вам и вашему любовнику. Не выношу лжецов и обманщиков!

— Он не любовник мне, а я не взяла из вашего саквояжа ничего существенного! — взорвалась Катя, взбешенная этими обвинениями. — А то, что взяла, собиралась вернуть назад!

Вытащив из кармана флакон с розовым маслом, она с пристуком поставила его на стол.

— Что еще? — выпалила она, вперив убийственный взгляд в безмолвную Оршолу. — Может быть, мне вывернуть карманы? Или раздеться догола?

— Перестаньте паясничать, — прошипела венгерка, оглядываясь на безмятежно спящую баронессу. — Имейте в виду, вам придется рассказать мне все.

Катя устало вздохнула.

— Что вы хотите услышать, мадемуазель Оршола?

— Не смейте называть меня по имени, вы, бессовестная лгунья! — вскипела барышня. — Всё — это значит всё! Если у вас не было тайных намерений, зачем надо было обманывать нас, выдавая себя за княжну? Неужели бы мы не помогли вам, окажись вы простой девушкой, попавшей в беду?

— Да как же доказать вам, что я вас не обманывала, — с тоской сказала Катя. — Вы же меня даже слышать не хотите.

— Потому что больше доверяю поступкам, нежели словам! Если вы не сообщница этого цыгана, зачем вам понадобилось освобождать его? Имейте в виду, я слышала почти все, о чем вы говорили! И делали, — прибавила она после паузы.

— А если бы вы слышали не почти все, а все, — со злостью сказала Катя, — то поняли бы, что мы совсем чужие друг другу люди и ничего общего между нами нет.

Оршола немного смутилась.

— Ну, может быть, — не слишком уверенно отозвалась она. — Но это ничего не меняет. Зачем вы освободили его? Даже больной притворились, чтобы остаться здесь на ночь. Для чего?

Катины щеки невольно вспыхнули, но в ответ на вопрос Оршолы она с вызовом взглянула ей в лицо:

— А вы когда-нибудь чувствовали себя в долгу перед человеком, который спас вам жизнь? Или вы можете только рассуждать о несправедливости наказания, пальцем о палец не ударив для того, чтобы хоть что-то изменить?