Марина Одинец - Блуждающий огонек

Кругом царило такое умиротворение, что Катя невольно ощутила вину за свою упорную суетность. Но, тем не менее, услышав вопрос отца, все-таки отозвалась, хоть и не без некоторого смущения:

— Есть.

Юрий Александрович драматически возвел глаза к небу, но тут же рассмеялся:

— Ну хорошо, выкладывай! Посмотрим, на сколько потянет этот каприз. Но сразу говорю: луну с неба даже не проси.

— Да на что она мне может понадобиться? — хихикнула Катя. — Нет, то, о чем я мечтаю, вполне материально.

— Так чего же ты хочешь?

Катя вздохнула, словно набираясь решимости, и объявила:

— Я хочу арапчонка.

Некоторое время Юрий Александрович смотрел на нее, переваривая услышанное.

— Бог мой… — проговорил он, явно немного растерянный. — Признаюсь, этого я не ожидал. Арапчонка… — он задумчиво почесал переносицу. — Арапы достаточно редки и стоят очень дорого.

— Значит, нет? — упавшим голосом сказала Катя.

Отец покачал головой:

— Я этого не сказал. Но я правильно понял тебя? Тебе нужен мальчик, который служил бы тебе в качестве пажа?

— Да, именно так, — обрадованно закивала Катя и, затаив дыхание, уставилась на отца.

— Хорошо, — не слишком уверенно сказал князь. — Я подумаю, что можно сделать. Видишь ли, в большинстве случаев наши вельможи сами привозят чернокожих слуг по своему вкусу из-за границы. Помнится, еще до войны с турками один из моих друзей вывез прелестную черную невольницу из Константинополя[1], а другой, когда наши войска взяли Бендеры[2], привез как трофей после этой кампании, огромного, черного, как уголь, арапа.

— А разве купцы не привозят сюда на продажу черных невольников? — с надеждой спросила Катя.

— Бывает и такое, но все же здесь в Москве это достаточно редкий товар. А вот в Петербурге купить чернокожего невольника не так уж трудно. Капитаны торговых судов вместе с всевозможными заморскими редкостями привозят на продажу и «черное дерево», так что там вполне можно выбрать себе арапа, какого пожелаешь. Покойного Маруфа, который, если помнишь, когда-то служил в нашем доме, я именно там и купил.

— Ах, как жаль, что мы не в Петербурге! — вздохнула расстроенная Катя.

— Не переживай раньше времени. Я съезжу в Гостиный двор, у меня есть знакомый армянский купец, может быть, он сможет раздобыть для тебя подходящего мальца.

— Отец, спасибо! — Катя с чувством сжала его руку, ее глаза сияли, как звезды.

Рядом остановился сверкающий лаком экипаж, и они отступили на шаг, чтобы не мешать выходящей из него даме. Та шагнула было к дверям магазина, которые уже распахнул для нее лакей, и тут же остановилась, бросив взгляд на князя Шехонского:

— Юрий Александрович! — воскликнула она, приближаясь. — Очень рада вас видеть!

— Я тоже очень рад видеть вас, Дарья Аполлинарьевна, — улыбнувшись, отозвался отец.

Катя с любопытством уставилась на незнакомку, которая смотрела на нее с не меньшим интересом. Ей было лет тридцать, и она выглядела на редкость элегантно; красивая, статная блондинка с чудным цветом лица, в ротонде из лилового кашемира, которая удивительно подходила к цвету ее фиалковых глаз.

— Я не буду слишком нескромной, если спрошу: кто эта очаровательная барышня? — осведомилась незнакомка, с улыбкой разглядывая Катю.

— Мне незачем скрывать, Дарья Аполлинарьевна, — не без отцовской гордости ответил князь. — Это моя дочь, княжна Екатерина.

— Ne peut pas être! (Не может быть! (франц.) — изумленно ахнула дама. — Та маленькая чахоточная девочка, о которой говорили, что она вот-вот умрет?.. — спохватившись, она закрыла себе рот маленькой рукой, затянутой в лиловую перчатку и даже покраснела от неловкости. — О, Бога ради, простите меня, княжна! Юрий Александрович, представьте же меня вашей дочери!

Отец, недовольно нахмурившийся после простодушного восклицания собеседницы, бросил осторожный взгляд на ошеломленную Катю.

— Да, конечно… Катенька, познакомься: княгиня Дарья Аполлинарьевна Гагарина, мы с нею давние добрые друзья.

— Рада знакомству, княгиня, — Катя машинально поклонилась.

— Как видите, княгиня, моя дочь вполне здорова, — прибавил отец, — так что, все эти сведения безнадежно устарели.

— Я это вижу и очень-очень рада! — улыбка на лице Гагариной была настолько приятной и искренней, что Катя мало-помалу начала оттаивать. — Княжна, простите мне мою бестактность! Я несу все, что в голову придет, в этом моя беда! Я бы очень хотела, чтобы мы с вами стали друзьями. Ведь вы простите меня? Ну скажите же, простите?

При виде виноватой гримаски на ее хорошеньком личике, Катя не сдержала невольной улыбки.

— Мне нечего прощать вам, княгиня. Но если вам угодно, — все уже забыто.

— Вот и славно! — обрадовалась Гагарина. — Юрий Александрович, если помните, мы присылали вам приглашение на бал, который даем через две недели. Так вот, я была бы очень-очень рада, если бы княжна тоже приехала!

Катя засияла. Дебютировать на балу в доме, где такая милая хозяйка, — что может быть приятнее? Дождавшись, когда отец выразит свое согласие, она присоединилась к его благодарностям и они наконец расстались. Гагарина вошла в магазин, а отец и дочь Шехонские забрались в салон своей кареты.

— Ну и что ты скажешь, Катенька? — осведомился отец, когда лошади понесли экипаж с Кузнецкого моста. — Как тебе понравилась княгиня Комета?

— Княгиня Комета? — Катя в недоумении приподняла бровь.

— Так ее называют в свете за привычку ляпать, что ни попадя, самым простосердечным образом, ошарашивая собеседников. Как то самое небесное тело, что неожиданно валится на Землю из-за облаков, вызывая всевозможные разрушения и всеобщий переполох.

— Пожалуй, похоже, — усмехнулась Катя. — Что вам сказать… Вполне приятная дама, если, конечно, не считать того, что по ее словам я должна скоро умереть.

Отец помрачнел.

— Не принимай близко к сердцу то, что она сказала. Она безобидная болтушка, только и всего и, конечно же, не желает тебе зла.

— Да при чем здесь она, отец, — тихо сказала Катя. — Мне просто хотелось бы понять: откуда пошли настолько нелепые слухи?

Отец пожал плечами.

— В свете всегда болтают лишнее, разве это новость, даже для тебя?

— Не новость. Но почему никто из вас не опроверг эти слухи?

Катя ясно видела, что разговор этот отцу очень неприятен. Но после некоторого молчания он все же ответил:

— Среди наших знакомых твое имя уже давно под запретом. Вспомни, ты ведь и вправду была очень больна, и мать считала, что все разговоры о твоем нездоровье или, напротив, выздоровлении, могут только накликать беду. Прости ей это суеверие, оно вполне понятно. Даже когда ты пошла на поправку, ее страх за тебя никуда не исчез. Поскольку она не поощряла расспросы о тебе, знакомые перестали спрашивать. Большинство о тебе просто забыли, те же, кто помнил, — а это самые близкие наши друзья, — решили, видимо, что дело совсем плохо. И предположения, конечно, могли у них родиться самые печальные.