Оксана Чекменёва - Колыбельная Ангела-Хранителя

Все оставшиеся дни поездки пролетели так же незаметно и приятно. Спенсер рассказывал мне о городах, мимо которых мы проезжали — я не уставала удивляться, сколько же он путешествовал, казалось, объехал всю страну. Мы разговаривали обо всём на свете, много смеялись, и порой, зачарованная рассказами Спенсера, я даже забывала, что стала калекой, и что моих родителей больше нет со мной.

Осознание накатило ночью, на четвёртый день пути. Я долго не могла уснуть, сдерживая слёзы, а когда всё же заснула, то ко мне вернулся старый детский кошмар — страшно, холодно, темно, я плачу, зову папочку, но он спит на снегу, только почему-то с открытыми глазами, и не хочет просыпаться. И я плачу, плачу и никак не могу успокоиться, пока вдруг не слышу тихую колыбельную, которую напевает мой ангел-хранитель. И я успокаиваюсь, ведь теперь всё будет хорошо.

Я осознала, что уже не сплю, потому что вокруг меня не снег, а тёплая уютная постель, которая слегка покачивается, я слышала стук колёс поезда, но при этом колыбельная продолжала звучать, и я чувствовала легчайшее прикосновение к своим волосам, словно кто-то гладил меня по голове.

Открыв глаза, я быстро села, постаравшись сдержать стон от боли в ноге из-за резкого движения, и осмотрелась. В приглушённом свете фонарей я хорошо видела весь вагон, но никакого ангела-хранителя, конечно же, не увидела. Через спинку своего дивана я хорошо видела миссис Вуд, которая спокойно похрапывала в соседнем отсеке, Спенсера я не видела и не слышала, но его спальное место располагалось в дальнем конце вагона, так что это было нормально. Вздохнув, я снова улеглась, глядя в потолок и вспоминая голос, утешающий меня старинной песней. Мой ангел-хранитель вернулся ко мне.

Оставшаяся часть поездки прошла очень приятно. Спенсер учил меня играть в разные игры, нарды я освоила быстро и даже несколько раз выиграла, шахматы мне давались с трудом, даже играя без пары сильных фигур, Спенсер всегда выигрывал. А вот в покер, как ни странно, лучше всех играла миссис Вуд.

Чикаго потряс меня своими размерами, огромным количеством людей, высокими домами, но больше всего почему-то конкой. Я вслух пожалела, что не смогу на ней прокатиться, миссис Вуд ответила, что конка — для простолюдинов, а приличные леди ездят в экипажах, а поскольку я теперь воспитанница мистера Ремингтона, то тоже должна вести себя как приличная леди. Я хотела возразить, что леди или нет, но теперь я никогда не смогу прокатиться на конке, поскольку не могу ходить, но тут Спенсер велел кучеру остановиться, взял меня на руки, вышел из экипажа, и, прямо со мной на руках, сел в конку, и мы проехали две остановки, а потом вновь пересели в экипаж, который всё это время ехал следом. Миссис Вуд неодобрительно качала головой, но не решалась ничего сказать, а я была просто счастлива, что Спенсер, снова нарушил правила приличия, только чтобы сделать мне приятное.

Дом Спенсера оказался большим, трёхэтажным и очень красивым. Моя комната была просторной, светлой и выходила окнами в сад, к тому же из неё был выход на балкон, на котором я позже провела многие часы, читая, любуясь садом и просто мечтая. К моей спальне примыкала ванная комната с настоящим водопроводом, холодная и горячая вода поступала в ванную прямо по трубам, и её не нужно было качать из колонки, нагревать на плите и носить в ванную вёдрами, как у нас дома. Ещё для меня было приготовлено специальное кресло на колёсиках, в которое меня по утрам сажала миссис Вуд, и я могла ездить на нём по комнате и выезжать на балкон. А когда была хорошая погода, то конюх и лакей выносили меня, вместе с этим креслом, в сад, где миссис Вуд катала меня по мощёным дорожкам.

Вскоре после приезда, ко мне стали приходить доктора. Сначала местные, потом даже несколько заграничных профессоров. И все сошлись в одном — если левую ногу со временем можно разработать, и я даже смогу на неё наступать, то с правой поделать уже ничего нельзя. Беда была в том, что почти все переломы пришлось в область ступни и щиколотки. Чудом было то, что удалось сохранить саму ногу, большинство из приглашённых врачей заявили, что предпочли бы сразу ампутировать её при таких повреждениях. И я мысленно поблагодарила доктора Лесли. Не его вина, что я не смогу ходить, но хотя бы саму ногу он мне спас.

К тому же у меня появилась надежда — если я смогу встать на левую ногу, то смогу и ходить, пусть даже на костылях. И я, подчиняясь предписаниям врачей, стала делать всё, что мне велели: и упражнения, и массажи — их, конечно, делала миссис Вуд, но это было больно, а я всё равно терпела. Потому что теперь у меня была цель.

Чаще всего в будни днём Спенсера дома не было. Если, конечно, не считать визитов врачей — он сам привозил их и всегда присутствовал при осмотре, сидел рядом и держал меня за руку, разрешив сжимать его ладонь, если мне становилось слишком больно. И хотя доктора явно не одобряли его присутствие, но никогда не возражали, только молча кидали недовольные взгляды, на которые Спенсер не обращал внимания, вот и всё. И именно ему говорили свои выводы и вердикты, признавая главным.

Вечера же, за редким исключением, Спенсер проводил со мной. Завтракала и обедала я в своей комнате, но ужинали мы вместе. Он на руках относил меня вниз, в столовую, где для меня было приготовлено специальное кресло-шезлонг, на котором я могла сидеть, положив ноги на специальную подставку. После ужина мы перебирались в гостиную, где беседовали, играли в шахматы — у меня получалось всё лучше, — и нарды, а порой Спенсер читал мне новости из газет, и мы их обсуждали. Казалось, ему никогда не надоедает со мной общаться, он вроде бы даже получал от этого удовольствие. Я же с каждым разом всё с большим нетерпением ожидала этих вечеров, день для меня тянулся очень долго, хотя и был заполнен прогулками, чтением, играми с котёнком, которого я назвала Уголёк, потому что он был весь чёрный, массажами, рукоделием, которому я начала обучаться под руководством всё той же миссис Вуд. Но только с возвращением Спенсера я словно оживала.

Ближе к вечеру, если не было дождя, я устраивалась на балконе — если смотреть вправо, то можно было увидеть экипаж Спенсера, точнее — его крышу поверх забора, когда он подъезжал к парадному подъезду. Тогда я возвращалась в комнату и с нетерпением ждала того момента, когда Спенсер войдёт в мою комнату, улыбнётся мне, поднимет на руки и понесёт вниз, расспрашивая на ходу, как прошёл мой день.

Поначалу, я ожидала этих вечеров потому, что они разгоняли мою скуку, я словно оживала, со Спенсером было весело, и я даже порой забывала о своём уродстве. Но, постепенно, я стала замечать, что дело не только в том, что общение с ним скрашивает мои будни, моё отношение к Спенсеру стало меняться. Я вдруг осознала, что уже не вижу в нём просто опекуна, друга, родственника, как прежде, я начала видеть в нём привлекательного мужчину. Я видела теперь не просто идеально красивые черты лица, а ямочку на левой щеке и морщинки в уголках глаз, когда он улыбается, замечала, как чуть сдвигаются его брови — значит, ему не очень нравится то, что он читает сейчас в газете, как упрямая прядь волос падает ему на лоб, когда он склоняется над шахматной доской — потому что когда он был рядом, я не могла глаз от него отвести.