Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

— Ты играешь со мной, не так ли, Карло? Как кошка с маленькой птичкой. Ты даешь мне немножко попорхать, чтобы я впала в заблуждение, думая, что свободна, а потом нанесешь удар. Надеюсь, ты не будешь разочарован, узнав, что мне нечего скрывать. Фабрицио повел меня наверх, чтобы показать сокровища принца Карафа ди Стильяно. Между нами не произошло ничего недозволенного.

— Я не разочарован. Почему ты так решила? Наоборот, я чрезвычайно доволен, что моя жена провела полчаса наедине с мужчиной, чья красота ее явно ослепила, и между ними не произошло ничего, носящего амурный характер. Я горжусь твоей репутацией добродетельной жены и теперь вижу, что она вполне заслуженна. О чем вы с ним беседовали?

Мария нетерпеливо вздохнула. Он наблюдал за ней с язвительной усмешкой, как кот за птичкой.

— О предметах в этой комнате.

— Конечно! — воскликнул он с сарказмом. — 0 предметах в комнате! Я знаю эту комнату. Принц водил меня туда несколько раз, чтобы показать новые приобретения. У него есть чудесные вещи. О каких же вы говорили?

— О драгоценностях, зеркалах — уж не помню, о чем еще. Я запрещаю тебе вот так меня допрашивать, Карло. Я не совершила никакого преступления. Это унизительно.

Он схватил ее за запястье и крепко держал.

— У меня есть все права тебя допрашивать, — произнес он с угрозой. — Если ты не совершила никакого преступления, тебе нечего бояться.

Он отпустил ее руку. Она потерла запястье, морщась от боли.

Он продолжил более вежливым тоном:

— Я припоминаю, что у принца есть две-три древних вещи исключительной красоты, к тому же это раритеты. Карафа показывал тебе что-нибудь из них?

— Да, ожерелье, которое, как говорят, принадлежало Клеопатре, — золотое, с драгоценными камнями. Очень изысканное. Ты его знаешь?

— Конечно, знаю. Ты видела, как оно мерцает? Карафа вынимал его из горки?

— Да. Там было темно, так что он вынул его и показал возле свечи. При свете свечей.

— Он надевал его тебе на шею?

— Я надела его сама, — ответила она, неприятно пораженная скрытым вуайеризмом этого вопроса. Казалось, Карло получает какое-то извращенное удовольствие, выспрашивая детали момента близости между ней и Фабрицио.

— И ты видела себя в нем?

— Да, я посмотрела в зеркало.

— И как ты выглядела?

— Оно мне не идет. В нем я выглядела бледной. Оно бы лучше выглядело на женщине с более темной кожей.

— И все-таки мне бы хотелось увидеть его на тебе. И какое у тебя было чувство от того, что на тебе ожерелье Клеопатры?

Карло пристально всматривался в ее лицо. К своему отчаянию, она невольно покраснела. Он говорил не об ожерелье, а о том, что происходило между нею и Фабрицио. Мария безмолвно проклинала злополучное украшение.

— Это вызывало волнение — знать, что вещь, касавшаяся ее кожи, сейчас касается моей. Естественно, что такая мысль пришла мне в голову. Не знаю, почему ты находишь нужным задавать мне и такой вопрос.

— Я тебе скажу, почему. Ты надеваешь ожерелье Клеопатры, это вызывает волнение, как ты говоришь, — наверно, незабываемое ощущение. Однако ты ничего мне об этом не сказала. В карете ты молчала по дороге домой. Жена, которая только что надевала ожерелье Клеопатры, несомненно, рассказала бы об этом мужу. Я нахожу очень странным, что ты этого не сделала.

— Я забыла об этом.

— Забыла об этом! — Он рассмеялся, и смех его прозвучал пронзительно и зловеще. Потом он подался вперед и сказал: — Только не говори мне, что ты забыла об этом, потому что думала о смерти Беатриче. Последнее время ты слишком часто пользуешься этим как отговоркой. Я удивлен, что ты так унижаешь память о своей дочери. Подобная двуличность тебе не идет. Твои мысли определенно были далеко, но не с Беатриче. Ты думала не о Беатриче.

Мария смотрела на него, ошеломленная.

— Ты высказывал много жестоких вещей, Карло, но это самая жестокая из всех. Понимаешь ли ты, что говоришь? Как я могу использовала смерть Беатриче в качестве отговорки? — Она повысила голос. — Отговорку для чего? Я даже не упоминаю ее при тебе. Я держу свою скорбь при себе, поскольку знаю, что ты не терпишь моих слез. Скажи мне, что ты имеешь в виду, или извинись.

Он взял со стола перстень и повертел в пальцах.

— Интересно, берешь ли ты его ночью в постель только из-за Беатриче, — холодно выговорил он и положил перстень обратно. — Так где же были твои мысли в тот вечер?

Она хотела крикнуть, чтобы он убирался из ее комнаты, но знала, что ничего этим не добьется. Она должна сохранять спокойствие, иначе он сорвется.

— С того времени прошли недели. Как ты можешь ожидать, что я вспомню?

— Потому что я считаю, что ты помнишь.

— Ты меня утомляешь, Карло. Уж если ты обладаешь таким талантом читать мои мысли, тогда напомни мне, о чем я тогда думала.

— Карафа сказал, что любит тебя?

Вот он снова, этот вуайеризм.

— Да.

— Может быть, ты думала об этом.

— Нет, не думала! Я сказала ему там, что между нами ничего не может быть.

— Что он ответил?

— Он спросил меня, что ему делать, и я ответила: «Ничего, совсем ничего».

— А затем вы вернулись вниз?

— Да.

— Он тебя коснулся?

— Нет.

— Да, похоже на то: у Карафа был расстроенный вид.

Карло встал. К ее удивлению, он снял свой длинный черный халат, погасил свечи и улегся в постель рядом с ней. Она испугалась, но одновременно почувствовала облегчение от того, что он не поднял на нее руку и прекратил допрос. Он обнял ее. Она это выдержит. Нужно, чтобы он получил наслаждение, нужно даже попытаться получить удовольствие самой, чтобы он не догадался, что она тоскует по другому. На эту ночь она должна изгнать Фабрицио из своих мыслей, словно ее тело и ум остались такими же, как до того, как она стала его любовницей.

Карло ласкал ее тело своими длинными пальцами, легко и нежно. Напряжение спало, она начала расслабляться.

— Больше не плачь, Мария, — прошептал он, стирая с ее лица слезы. — А то я подумаю, что ты меня не хочешь. — Он начал играть на ней, как на инструменте, — ритмично, сначала медленно, затем быстро, сначала мягко, потом сильно. У нее вырвался трепетный вздох. Его тело было словно наэлектризовано. Никогда еще он так не возбуждался. Она вдохнула фиалковый запах его волос, который всегда любила. — Сколько раз ты видела Карафа с того вечера? — прошептал он.

— Один раз, — ответила она более или менее правдиво.

— Как долго?

— Несколько часов, — солгала она. Она обнаружила, что может лгать ему в темноте. Он не видел ее лица, и ее не смущал его пристальный взгляд.

— Твое тело стало другим, — сказал он.

— Каким? — спросила она, боясь того, что он скажет.

— Оно более мягкое и влажное.

— Это от того, — прошептала она ему на ухо, и сердце ее бешено колотилось, — что ты меня сегодня ласкаешь. Обычно ты этого не делаешь.