Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

— Если Пикколомини сами не без греха, почему ты шепчешь? — спросила Мария с насмешливой улыбкой.

— Мне бы не хотелось, чтобы Челестина услышала, как я говорю, что она толстая. Она может сильно оскорбиться. Пикколомини — не сплетники. У них слишком много своих собственных секретов, так что они не судачат о других, опасаясь мести. Да и в любом случае, они ужасно тебя любят и знают, как трудно с Карло, — все это знают. Но зачем же разглашать наш план всему миру? Меня беспокоят слуги. Не знаю как твои — наверно, они боятся Карло, — но мои целый день шныряют и прикладывают ухо к замочной скважине. Вот только в прошлый четверг я застала Анну за чтением письма, которое я скомкала и бросила на ковер. Бог его знает, кто научил ее читать — быть может, какой-то священник. Лоренцо и Челестина настолько беззаботны, что слуги фактически правят домом, и Бог его знает, куда они суют свой нос, а потом сплетничают со слугами из других домов. Все слуги — несчастные существа, которым скучно. Наши дела для них — развлечение.

— Не знаю, стоит ли Фабрицио приходить сюда ночью, тетушка. Я поговорю с ним об этом. Он здесь. Я пойду к нему, как только смогу, не нарушая приличий, удалиться после завтрака.

— Уж лучше ему приходить сюда ночью, чем тебе выскальзывать на несколько часов днем. Хозяева обидятся, если будут редко тебя видеть, Я предлагаю поменяться спальнями. Челестина не станет возражать. Я придумаю какую-нибудь вескую причину. Да и зачем ей говорить? Разве ей не все равно?

— Я думаю, ты затеяла все это просто для того, чтобы получить спальню с видом на море, — рассмеялась Мария.

— Тебя теперь все забавляет, не так ли? Порой я думаю, что ты лучше относилась ко мне, когда была несчастна.

— Какую жестокую вещь ты говоришь, тетя!

— А разве не жестоко то, что ты только что мне сказала?

— Да, тетушка, и я приношу извинения. Я ни на минуту не верю, что ты так эгоистична. Я просто тебя дразнила. Ты права. От счастья я сделалась легкомысленной и не слежу за своими словами. Это потому, что я вдруг почувствовала себя такой свободной здесь, вдали от Карло, и я знаю, что буду видеть Фабрицио каждый день — быть может, несколько недель. Ты представить себе не можешь, какой раскрепощенной я себя чувствую. И ужасно легкомысленной, Пожалуйста, прости меня за то, что я тебя немножко подразнила. Ну, поцелуй же меня.

— Я — все, что у тебя есть, ты же знаешь, — сказала Антония все еще с надутым видом. — Я — твой единственный верный друг.

И она поцеловала племянницу.

— Я знаю, тетушка.

— Конечно, у тебя есть Фабрицио, но любовники не могут быть друзьями, во всяком случае — верными. Поверь мне, уж я-то знаю.

Завтрак проходил неторопливо. Мария горела от нетерпения побежать к Фабрицио, но в то же время наслаждалась обществом беззаботных, ленивых Пикколомини, которые жили ради собственного удовольствия. После того, что ей рассказала Антония, Мария по-новому взглянула на Челестину. Та потолстела, это правда, но ее аристократическая безмятежность и танцующие, шаловливые глаза делали ее привлекательной и в сорок два года. У нее была горничная-египтянка, которая ознакомила хозяйку с хной, и теперь волосы у Челестины были слишком ярко-красные. Благодаря гордой осанке Лоренцо в свои пятьдесят три года выглядел величественно, несмотря на тучность. Он хватал кусочки с каждого блюда на столе, отправляя их прямо в рот, и отмахивался от хлопотавшего вокруг него слуги, предлагавшего положить еду ему на тарелку. Время от времени он предлагал эти лакомые кусочки своей дочери, Козиме, сидевшей рядом с ним, но ту явно не интересовала еда. Она с отвращением надувала губы, и он съедал кусочек сам. Порой она все же соизволяла открыть свой алый ротик с острыми зубками, и он кормил ее, как птичка птенчика. Лоренцо питал большую нежность к Козиме, исполняя любой ее каприз и не отпуская ни на шаг от себя. Ей было шестнадцать, и она еще не была помолвлена. Мария считала, что этим объясняются ее резкий смех и рассеянный вид. Она была красива красотой молодости: бледно-оливковая кожа сияла здоровьем, блестящие каштановые волосы распущены, а серые глаза были такими большими и круглыми, что придавали ей удивленный вид. Мария завидовала ее молодости. Прежде чем спуститься к завтраку, она изучила свое лицо перед зеркалом, и при ярком солнечном свете Амальфи обнаружила морщинки в уголках глаз и тонкие линии вокруг рта. Годы начинали сказываться. Ей было двадцать восемь. Еще шестнадцать месяцев — и ей будет тридцать.

После завтрака Пикколомини устроили музыкальное представление. Мария слушала со все возрастающим нетерпением, рисуя себе, как Фабрицио ждет ее за зеленой дверью в белой стене. Однако правила приличий заставили ее высидеть до конца, поскольку Челестина, зная, что Мария обитает в мире музыки, устроила этот концерт специально для нее. Концерт был совсем неплох, но после превосходной игры Карло и его музыкантов она понимала, насколько изыскан слух ее мужа и насколько смел его вкус. Ей не хватало сейчас сюрпризов оркестра Сан-Северо, особенно когда самый внимательный из их гостей определил, кто скрывается под именем Джозеппе Пилоньи. Никто никогда не знал, какую новую смелую пьесу исполнит Карло, приписав ее авторство таинственному Пилоньи. Публика смеялась и одобрительно хлопала, а Карло получал удовольствие от того, что разделяет с ней эту маленькую шутку. Он никогда не признал на публике, что он Пилоньи, и Мария, хорошо знакомая с творческой стороной его натуры, понимала, почему он отказывается это сделать. Вымышленное имя обеспечивало ему полную свободу творчества. Его не донимали такими вопросами, как: «Что вы сочинили с тех пор, как мы слышали вас последний раз?» и «Мы можем это услышать?» — и он был волен выбирать время, место и темы для сочинений. Такого рода независимость была Карло необходима. Прошла неделя с тех пор, как он умчался в Венозу, и Мария подумала: интересно, как обстоят там дела?

Когда концерт, наконец, подошел к концу, она рассыпалась в комплиментах в адрес музыкантов — скорее от облегчения по поводу того, что они закончили, нежели от их таланта. Они были очень довольны, так как знали, чья она жена.

Потом Мария отвела в сторонку Челестину.

— Для меня радость быть здесь с вами, Челестина. Я не могла бы найти лучшего места, чтобы расслабиться и вновь обрести интерес к жизни. Как вы понимаете, моя жизнь в Неаполе протекает бурно, и мне редко удается подумать о своем. А у вас тут так безмятежно, что мне предоставляется идеальная возможность это сделать. — Челестина закудахтала и взяла маленькую ручку Марии в свои. — Не будете ли вы возражать, дорогая Челестина, если иногда я буду проводить время в одиночестве, вдали от вашего восхитительного общества? Возможно, я могла бы совершать прогулки по песчаному пляжу или исследовать холмы этого чудесного места. Бы не будете против?