Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь

Катрин страдала, как никогда не страдала до этого. В отчаянье она не знала, что могло бы ей помочь в ее бедственном положении, за что можно зацепиться. Она чувствовала, что зоркие глаза Филиппа наблюдают за ней, и сделала сверхчеловеческое усилие, чтобы скрыть свое горе и удержаться от слез, которые разоблачили бы ее. Она страстно желала вскочить из постели, побежать к Арно и объяснить, что все это ужасный спектакль, что эта сцена умышленно подстроена для него и что она по-прежнему девственна, по-прежнему его и только его.

Но ей было нельзя опустить голову и позволить брызнуть слезам, от чего до боли сжималось горло. Едва заметный след боли мог вызвать у Филиппа гнев по отношению к молодому рыцарю. И никто не мог сказать, как далеко бы зашел в этой слепой ревности принц, которого уже начали называть Великим Герцогом христианского мира. Вероятно, это была бы смерть для Арно и для Ксантрая, но, несомненно, Катрин была бы лишена высшего счастья умереть вместе с ними. Она сидела неподвижно, застывшая в своем горе, с зажатыми между колен руками, внешне спокойная, но внутренне умоляющая, чтобы все это кончилось скорее, скорее…

Тишина, которая казалась ей вечностью, длилась лишь несколького мгновений. Затем прозвучал голос Филиппа. Он был приятным, веселым, почти беззаботным. Без всякого сомнения, Филипп был воодушевлен увиденной сценой с участием трех актеров.

— Господа, вам уже принесли извинения, но я послал за вами для того, чтобы со всей искренностью принести их лично. Кажется, что мессир де Люксембург позволил себе сверх ревностную заботу о нашей короне. Он забыл, что вы мои гости, а обычаи гостеприимства священны. Прошу простить меня за неудобства прошедшей ночи. Ваши лошади оседланы, а вы свободны…

Прервавшись в этом месте, он повернулся к столику и взял один из ранее написанных пергаментов. Затем он вручил его Ксантраю.

— Эта охранная грамота даст вам возможность добраться до Гиза без приключений. А что касается вас, мессир… — здесь Филипп повернулся к Арно и, вынув шлем с королевской лилией из сундука, протянул ему. — …Что касается вас, мне доставляет огромное удовольствие возвратить этот шлем вам, носившему его так храбро и покрывшему его славой. Поверьте, мессир, я глубоко сожалею, что вы служите моему двоюродному брату Карлу, поскольку, будь вы у меня на службе, вам чаще бы улыбалась удача.

— Удача уже улыбнулась мне, монсеньор, — холодно ответил Арно. — Мой выбор сделан. Я посвятил себя моему Господину королю Франции. Но тем не менее я благодарен вашему величеству за добрые слова. Кроме того, я надеюсь, вы будете добры и забудете некоторые довольно… грубые замечания, которые я делал в прошлом.

Он поклонился вежливо, но высокомерно. В свою очередь Ксантрай тоже поблагодарил герцога. Филипп сказал несколько любезных слов в их адрес, а затем дал разрешение удалиться. Оба рыцаря, еще раз поклонившись, направились к дверям, когда Филипп снова остановил их.

— Вам следует также поблагодарить мою очаровательную подругу, — заметил он, указывая рукой в направлении Катрин. — Именно госпоже Катрин вы обязаны своей свободой, это она примчалась сюда прошлой ночью в глубоком горе, чтобы рассказать мне о происшедшем с вами. Я надеюсь, вы узнали друг друга…

В этот раз Катрин была вынуждена поглядеть на них. Ее нерешительные испуганные глаза хотели взглянуть на Арно, но она почувствовала столь сильное сердцебиение, что предпочла посмотреть на Ксантрая. Последний высокомерно рассматривал ее, с притворной улыбкой на губах, оценивающим взглядом знатока, полностью отдающего должное ее красоте.

— Да, это так, — сказал Арно, не глядя на нее. Его лицо было непроницаемым, наводившим на мысль о стене без дверей и окон. Катрин никогда не чувствовала его настолько ушедшим в себя. Он ничего больше не сказал, и только Ксантрай поблагодарил «госпожу Катрин» от его имени. Она с достоинством выслушала ответ и попробовала улыбнуться…

Оба рыцаря вышли, и молодая женщина безжизненно упала на подушки. Ужасная сцена закончилась вовремя. Ее силы были на исходе, а представление еще продолжалось. Филипп повернулся к ней, наклонился и поцеловал ее холодные руки.

— Вы довольны? Я сделал все, что вы хотели?

— Все, что я хотела, монсеньор, — сказала она слабым голосом. — Вы были… очень великодушны.

— Наоборот, это вы великодушны. Ведь вы простили меня за то, что я подозревал вас вчера, не правда ли? Когда вы пришли сюда просить за этих мужчин, и особенно когда Люксембург рассказал мне, что нашел вас в их шатре, я ревновал. Ревновал, как никогда раньше.

— А теперь, — спросила Катрин со слабой улыбкой, — вы успокоились?

— Да, мой ангел…

Паж, еще раньше вошедший в комнату, подошел и прервал Филиппа. Он робко сказал своему господину, что скоро начало совета и что канцлер Роллен просит о его присутствии. Филипп выругался сквозь зубы.

— Я снова вынужден вас отпустить, потому что знаю, языки начнут болтать, если вы не вернетесь в свои покои. Но клянусь честью; дорогая, это позволено вам в последний раз. Я пошлю за вами вечером и не позволю ничему и никому тревожить нас.

Быстро сорвав поцелуй с ее губ, он огорченно покинул ее, добавив, что пришлет женщин помочь ей одеться.

Катрин была одна. Она почувствовала себя звенящей цепями пленницей, за которой захлопнулась дверь тюрьмы.

Арно во весь опор скакал по дороге в Гиз! Свободный! Она осталась одна…

В 1420 г. в Труа был подписан договор, по которому английский король Генрих V, победитель в битве при Азенкуре, был признан наследником французского престола и к нему или его сыну должна была перейти корона Франции после смерти Карла VI.

«Dies Irae» (лат.) — «День Гнева» — начальные слова средневекового церковного гимна, второй части реквиема (заупокойной мессы).

Монфокон — место казни в Париже.

Дай мне! (ит.)

В те времена считалось хорошим тоном, если мужчина и женщина ели из одной тарелки (примеч. авт.).