Сара Маклейн - Манящая тайна

— О, Темпл… — прошептала она, потянувшись к нему.

Он с улыбкой покачал головой:

— Не Темпл, а Уильям.

— Да-да, конечно. Но ты…

Он прервал ее поцелуем в губы. Затем проговорил:

— Ты единственная, кто знал, что я именно Уильям, а не Темпл.

От этой правды ей стало больно. И она вспомнила обо всем том, что наделала двенадцать лет назад.

— Мне очень жаль, — прошептала Мара со слезами на глазах. — Я бы никогда…

Герцог с ошеломительной грацией поднялся на ноги и привлек ее к себе.

— Нет. Ты ни о чем не должна сожалеть. Ведь ты всего лишь за несколько дней изменила всю мою жизнь. Изменила меня. — Он снова поцеловал ее и добавил: — Господи, Мара, конечно, только ты мне нужна. И так будет всегда.

Его слова ее потрясли.

— Я сейчас… упаду, — прошептала она.

Он лукаво улыбнулся:

— А я тебя поймаю.

Она упала в его сильные руки, и он уложил ее на кровать. Затем широко раздвинул ей ноги, опустился между ними, закинул себе на плечи и начал целовать нежные бедра долгими страстными поцелуями, все приближаясь и приближаясь к заветному местечку. Мара, извиваясь на шелковых простынях, не могла понять, как получилось, что она сумела здесь оказаться. Действительно, как получилось, что она стала достойной Темпла?

Нет, не стала!

Увы, она по-прежнему его недостойна, и эта украденная ночь будет самым ее великим грехом. Ночь, украденная у женщины, которая по-настоящему ее заслуживает. Которая станет для него чем-то большим. У той женщины, которую он когда-нибудь встретит.

«Бери эту ночь и ни о чем не сожалей, — сказала она себе. — Пусть эта ночь станет памятью на всю мою жизнь. На всю его жизнь…»

И тут его губы прильнули к самому жаркому ее местечку, и он дал ей все то, чего она так желала. Не в силах удержаться, Мара подавалась ему навстречу, приподнимая бедра, умоляя его о…

Темпл вдруг остановился и приподнял голову.

— Что случилось, любовь моя?

«Любовь?..» Одного этого слова хватило, чтобы ее пронзило наслаждением. Когда же пальцы Темпла погрузились в нее, Мара снова приподняла бедра.

— О… какое дивное зрелище, — произнес он. — Такая теплая и розовая, само совершенство… — Он заглянул ей в глаза. — Мара, скажи, когда я делал это на ринге… ты видела? Сильно распалилась? Стала влажной?

Она зажмурилась и кивнула.

— И тебе понравилось?

Она снова кивнула.

— Как-нибудь, когда у меня окажется больше терпения, мы попробуем это снова, с другим зеркалом. Поменьше и поближе. Интимнее. И ты будешь говорить мне, как и что делать. Я позволю тебе все увидеть.

При этих его словах Мару охватило сильнейшее возбуждение, хотя сама мысль о том, чтобы отдаться… чему-то настолько неожиданному, вызвала внутреннее сопротивление. Но как же это будет замечательно!..

Темпл вдруг улыбнулся и дунул на ее пылающее томящееся естество.

— Думаешь, тебе это не понравится? — спросил он.

Мара прерывисто выдохнула.

— Я…

— Ты само совершенство… — Он провел языком по ее распаленному интимному местечку, и ощущения были непередаваемые; Маре казалось, что ее тело перестало ей принадлежать. — Такая мокренькая… — добавил Темпл и принялся снова ласкать ее пальцами и языком, создавая прекрасную симфонию чувств и отпущений. — Дорогая, я хочу, чтобы ты открывалась мне, чтобы томилась по мне вечно.

При слове «вечно» он скользнул пальцем еще глубже, и Мара не сдержала стона.

— А это, — произнес он голосом таким же страстным, каким был его взгляд, — это самый прекрасный стон на свете…

Тут палец его выскользнул из нее, и Мара закусила губу. Лицо ее пылало от смущения — ей хотелось потребовать продолжения. Но просить не пришлось.

— Милая, давай-ка посмотрим, получится ли услышать твой стон еще разок.

К первому пальцу присоединился еще один, и они скользнули в нее медленно и неотвратимо.

«Боже мой, он меня губит!»

Темпл играл на ней, как виртуоз на музыкальном инструменте. Она снова застонала, на сей раз — гораздо громче, и он вознаградил ее, прильнув губами к потайному местечку, внезапно ставшему средоточием всей ее сути.

И тут Мара поняла, что больше никогда не будет думать о наслаждении так, как думала прежде. Теперь в ее мыслях наслаждение навеки будет связано с ним, с Темплом.

Она словно распалась на части в его объятиях, потерялась в его поцелуях, в прикосновениях, в запахе, в звуках его голоса. И она прекрасно понимала: этот мужчина — то единственное, о чем она всегда мечтала и чего желала. Она растворилась в наслаждении, растворилась в его ласках.

А потом вдруг вернулась в реальность и оказалась в его объятиях; его сильные руки крепко обнимали ее. Она положила голову на здоровое плечо Темпла и снова растворилась в его тепле. Его пальцы поглаживали ее волосы, расправляли их на огромной кровати. Поцеловав ее в висок, он благоговейным шепотом проговорил:

— Ты самое красивое создание на свете.

Мара задрожала и прижалась к нему покрепче. Положив руку ему на грудь, прошептала:

— Ты меня пугаешь, Уильям.

Его пальцы замерли.

— Как?

Она теребила его рубашку.

— Я не думала, что меня будет так тянуть к тебе, что я буду чувствовать себя… связанной с тобой. Не думала, что ты так прочно завладеешь мной. Что получишь такую… власть надо мной.

Темпл прикрыл ее ладонь своей, приподнялся и посмотрел ей в лицо. Мара села и вновь заговорила:

— Даже сейчас… когда ты отодвинулся от меня всего на несколько дюймов… я уже оплакиваю утрату.

Услышав это признание, он потянулся к ней, но не притронулся — словно не знал, что делать дальше.

— Мара, я не хочу, чтобы ты думала, будто мне доставляет удовольствие…

Она прижала пальцы к его губам, останавливая поток слов.

— Нет, Уильям, — к глазам ее подступили слезы, — ты не понимаешь. Я тоскую по тебе, когда ты не со мной.

Его глаза вспыхнули желанием, и у нее перехватило дыхание.

— Я полностью в твоей власти, — сказала она. — Я безрассудная раба твоих прикосновений, поцелуев, твоих красивых черных глаз.

И поэтому все будет еще сложнее.

Этого она вслух не произнесла, лишь добавила:

— Ты властвуешь надо мной.

Темпл молча смотрел на нее, и ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Но он внезапно встал с кровати, и Мара решила, что окончательно все испортила. Однако он вернулся через минуту — уже без рубашки и сапог, в одних только черных штанах, с черными татуировками на руках и с ослепительно белой повязкой на плече.

Она упивалась его видом, каждым дюймом его тела, залитого золотистым светом свечей. Упивалась и поражалась: как же получилось, что этот блистательный бог, сложенный, как греческая статуя или творение Микеланджело, родился в одном из самых аристократических семейств Англии? В нем не было ничего жеманного, ничего искусственного. Он был самым мужественным из мужчин — сплошные мускулы… сила, мощь и фация.