Франсуа Деко - Приданое для Анжелики

Конвент собрался в амфитеатре. Под звуки марша взошло солнце. Синхронно с ним появился Робеспьер, весь в голубом, а Жак все лип и лип. Вот Робеспьер сказал что-то важное, ибо народ мгновенно затих, но Анжелика не услышала ни слова. Ее уши были забиты излияниями Долгого Жака.

Робеспьер поджег невысокую черно-багровую Гидру «атеизма» с надписью «Последняя надежда чужестранца». Лохмотья картона сгорали и отлетали. Показались миловидные черты Мудрости, новой покровительницы Франции. Эта статуя была спрятана внутри Гидры. Робеспьер взошел на свое место среди членов конвента — самое лучшее — и начал говорить вторую речь. А Жак все приставал и приставал!.. Тогда Анжелика не выдержала и с силой ударила каблуком по ноге садовника.

— Ах, ты!..

— Тише, муженек, — прошипела она. — А то тебя сейчас мигом агенты отсюда выволокут. Вон их сколько. Хочешь?

Садовник стих, а Анжелика вдруг поняла, что попала в точку. Вокруг колонны и впрямь сновали озабоченные люди. Они заглядывали в лицо девицам, постоянно сверялись с листком в руках. Более всего их интересовали девушки, хоть чем-то похожие на нее. Анжелика замерла.

Теперь говорил, а по сути, молился только Робеспьер:

— Сердце сущего, творец природы!.. Тебя оскорбляют мольбы рабов, деспотов и аристократов. Только защитники свободы могут доверчиво отдаться твоему отцовскому сердцу!

Анжелика осторожно огляделась и вдруг поняла, что судорожно прижимается к Жаку. Она опомнилась, отодвинулась, но легче ей не стало.

А Робеспьер почти рыдал:

— Наша кровь льется и всегда будет литься за дело человечества! Вот наша молитва, вот наши жертвы, вот культ, который мы тебе предлагаем!

Вдруг молитва кончилась. Робеспьер с товарищами стремительно встали в голову колонны. Люди, выстроенные по секциям, зашевелились, затопали ногами и двинулись вслед за предводителями, грохоча деревянными башмаками. Те люди, которые искали ее, попросту останавливали их и пропускали лишь ту шеренгу, которая уже была тщательно осмотрена.

— Жак! — Анжелика положила руку на живот и прижалась к плечу нового фальшивого мужа. — Прости меня, Жак! — Она повернула к нему лицо за миг до того, как их шеренгу остановили.

— Вот напрасно ты так со мной поступила, Жанетта, — серьезно пожурил ее Жак.

— Пошел! — скомандовали им.

Они шагали по улицам Парижа. Люди, которые не стали по разнарядке коммуны участниками этого мероприятия, выбежали на улицы. Они с удивлением и восторгом смотрели на колонну, растянувшуюся на весь город, кричали, подпевали и норовили встать в строй.

Через какое-то время беременные республиканки по-утиному, враскачку выбрались к Марсовому полю. Тут Анжелика поняла, что на нее кто-то смотрит.

«Не гляди туда! — приказала она себе. — Не поворачивайся!»

Но это было сильнее ее. Она стрельнула глазами вбок и увидела в толпе Адриана.

Когда Адриан увидел у Анжелики этот живот, его сердце зашлось.

«Шесть месяцев?!» — подумал он.

Бог мой! Она была так же прекрасна, как в тот день, когда Адриан увидел ее в первый раз.

Вдруг к ней подбежали двое мужчин, только что сверявшихся с листками бумаги в руках. Они грубо схватили ее под руки и потащили из колонны.

Адриан рванул из рук какого-то человека, проходившего мимо в колонне кузнецов, огромные щипцы и в несколько скачков оказался рядом.

— Получи!

Грубиян брызнул зубами в стороны и отлетел. Затем был второй. Потом — третий! За ним еще двое.

Колонна жниц и птичниц с визгами разлетелась в стороны. Он схватил свою Анжелику на руки и помчался прочь, перепрыгивая через корчащиеся тела и сшибая встречных патриотов.

Аббат сидел на Марсовом поле, чуть поодаль от депутатов конвента, принимающих парад, в гуще старцев и юношей. Солнце светило ему в спину, и это было правильно, потому что горожанам оно слепило глаза каждый раз, когда они пытались посмотреть в самый центр, на Робеспьера.

Этот истинный первосвященник новой религии в какой-то мере был еще и живой заменой Христу. В идеале, через три-четыре года он должен быть предан и убит. Лучше, если женщиной. Как и Марат, едва не вырвавший эту священную должность Иисуса у товарища по партии. Сам Аббат в какой-то мере ощущал себя Богом-Отцом, никому не видимым, но от этого не менее значимым.

Аббат глянул в сторону Робеспьера и поморщился. Мальчишка перенервничал, а потому в первой речи, перед сожжением картонной статуи Гидры атеизма, сказал не то, что надо. Ему следовало акцентировать внимание на том, что именно короли и священники сеют зерна атеизма в народе. Вечная революция, постоянно истребляющая зло, и есть главная, природная религия человека.

Теперь все выровнялось. Колоссальное театральное действо представляло собой саму жизнь. Дети были детьми, беременные — беременными, кузнецы — кузнецами, а пастушки — пастушками. Даже калеки получили свою роль. Они изображали совершенное несчастье, далее которого разве что смерть.

В какой-то мере это была обычная магия. Парад зеркально точно отражал жизнь. Поэтому Робеспьер, геометрическая вершина действа, был точным отображением вселенской власти. Он сливался с ней, был ее воплощением на земле.

Парад вошел в решающую фазу. Народ стали приводить к клятве вечной верности идее. Тут ряды вдруг смешались. Некто сломал строй в самом важном его звене, там, где шли беременные женщины, олицетворяющие бесконечное пополнение революции свежими силами. Этот субъект стремительно прорезал толпу по прямой линии. Так нож рассекает плоть. Аббат привстал и поджал губы.

Это был Адриан. На руках он держал Анжелику. Остановить их было некому.

Через полчаса Аббат уже знакомился со сводками. Агенты заметили отсутствие Анжелики, когда мадам Лавуазье зажгла подсвечник, и немедленно оцепили квартал. В это время люди уже шли в Тюильри. Агенты перетряхнули всех, в конце концов дознались, что Анжелику надо искать среди беременных, но колонна ушла довольно далеко, и они снова потеряли время. А потом случилось то, что видел Аббат. Теперь перед ним стояли двое: офицер, руководивший агентами, и Охотник.

— Что, не могли взять? Это было так трудно?

Офицер потупил взгляд, а Охотник сделал неопределенное движение бровями и сказал:

— Вы же видели, как он бежал.

Аббат разъярился, но кричать не стал.

— Что-то я не пойму, тебя это умилило?

— Я многое повидал. — Охотник не опустил глаз. — Но это было что-то особенное. Его не остановил бы никто.

Аббат на мгновение замер и все-таки сказал:

— Ты становишься старым.

Повисла мертвая тишина.

Аббат перевел взгляд на офицера и приказал:

— Если они не свяжутся с вдовой Лавуазье в пределах недели, отправить ее на гильотину. Достаньте мне их. Немедленно. Хоть из-под земли.