Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста

– Отец настоятель! – тихо позвала его старица Анисия.

Выведенный из оцепенения ее окликом, игумен Герасим взошел на амвон, откуда с запинкой провозгласил:

– Э-э… братия и сестрие, сегодня у нас великий праздник… Одну из вас Господь уготовал принять ангельский образ. Сегодня она умрет для жизни мирской, предав свою волю в руки Божии, ибо сказал Господь: «Кто хочет по Мне идти, да отвержется себе и возьмет крест свой, и по Мне грядет!»

Марья оглянулась, любопытствуя, кто из послушниц решился принять постриг, и увидела, что все взоры обращены на нее. Одна из стариц протягивала ей черное монашеское одеяние. Внезапно Марья поняла, что игумен говорил о ее пострижении. В ужасе она отпрянула назад и наткнулась на несокрушимую стену послушниц. По знаку Анисии две молодые послушницы схватили ее за руки и повернули лицом к амвону.

– Скорее, отец настоятель, скорее! – торопила Анисия.

Игумен Герасим смущенно вопросил:

– Э-э… что пришла еси, сестра, припадая ко святому жертвеннику и ко святей дружине сей?

Марья ничего не отвечала, яростно пытаясь вырваться из рук послушниц. Голос Анисии нарушил тишину:

– Желая жития постнического, отец настоятель.

– Желаеши ли сподобиться ангельскому образу, и вчинену быти лику инокующих? – продолжал вопрошать игумен.

– Нет! – отчаянно крикнула девушка.

Но Анисия закрыла ей рот рукой и отвечала елейным голоском:

– Ей, отец настоятель!

Марья чувствовала, что задыхается. Мутная пелена застилала взор. Изнемогая в борьбе с крепкими сибирячками, она успела возмутиться, что Анисия обманом произносит за нее слова обета. Когда силой постригали в монахи царя Василия Шуйского, его тоже крепко держали, а слова обета произносил за него дворянин Захарий Ляпунов. Патриарх Гермоген отказался признать законность пострига, говоря, что не знает никакого чернеца Василия, а знает только чернеца Захария. Однако постриженного в монахи Шуйского так и не выпустили из монастыря. И Федору Никитичу, отцу Миши, тоже пришлось смириться с иноческим чином, возложенным против его воли. Нет уж, хоть и говорят, что клобук ко лбу не гвоздями прибит, а сбросить его невозможно!

– Сохраниши ли даже до смерти послушание ко игумении? – вопрошали ее.

Марья представила, что ей придется быть в полном послушании у Анисии, и отчаянно забилась, собрав последние силы. Старица Анисия, с усмешкой глядя на ее судорожные попытки, ответила благостным тоном:

– Ей, Богу содействующу!

Окончательно задохнувшись, Марья бессильно повисла на руках послушниц. Она слышала, как Анисия отрекается за нее от мирской жизни. Потом ее поставили на колени и обнажили голову. Черные старухи распустили ее косу. Голова девушки поникла, русые волосы накрыли пол. Наступила самая важная минута. Игумен протянул руку за ножницами. Старица Анисия приблизилась к амвону, чтобы поймать их и крестообразно выстричь волосы на голове девушки. Но тут произошло неожиданное замешательство. Игумен Герасим не мог найти ножниц. Он шарил рукой по амвону, удивленно приговаривая, что вот только сию минуты видел ножницы. Анисия присоединилась к поиску, но пропажу никак не могли найти.

Всеобщее недоумение развеяла одна из черных старух. Она зашептала на ухо Анисии, указывая сморщенным перстом на дурачка Сеньку. Дурачок жался к выходу, придерживая рукой что-то спрятанное за пазуху.

– Ты взял? – грозно спросила Анисия.

Дурачок покорно кивнул.

– Отдай сейчас же!

Сенька отрицательно замотал головой. Анисия приказала старухам отобрать у дурачка ножницы. Однако выполнить приказание оказалось непросто. Сенька встал на колени и обхватил себя руками крест-накрест, крепко прижимая ножницы к груди. Старухи толкали его, щипали, пытались разжать руки, но Сенька не давался. Потеряв терпение, старица Анисия бросилась в гущу схватки. Она повалила дурачка на пол и начала жестоко его избивать. Сенька лежал на полу, покорно принимая побои, но ножниц из-за пазухи не выпускал. Разъяренная Анисия вскочила на его распростертое тело и остервенело топтала его каблуками. В нее словно бес вселился, и даже черные старухи глядели на нее с ужасом, отступив к стене. Неизвестно сколько продолжалось бы жестокое избиение, если бы не раздался голос игумена:

– Сестра! Почто чинишь непотребство в храме Божьем!

– Пусть отдаст ножницы, дабы совершить постриг!

– Не бывать постригу! Дан знак свыше.

– Окстись, отец настоятель! Дурак озорства ради стащил ножницы, неужто из-за него прекращать таинство? Сейчас он отдаст.

Анисия наклонилась к почти потерявшему сознание Сеньке, зашарила у него за пазухой. Однако игумен решительно шагнул к ним, оттолкнул старицу и бережно приподнял избитого. Сенька сидел на полу, уткнувшись лицом в рясу игумена. Герасим ласково гладил его по головке:

– Зри, сестра, коли не ослепла! Через невинного отрока дан явный знак.

– Какой знак? Дурак сам не ведает, что творит! – неиствовала Анисия.

– Не дурак, а Христа ради юродивый! Из тех, кто избран Господом, дабы возвещать Его волю! Не токмо на Москве есть юродивые! Почему бы в Верхотурье не бысть своему заступнику? Мы по слепоте своей зрим дурачка Сеньку и не зрим безгрешного Симеона.

С этими словами Герасим поднял голову Сеньки. По лицу отрока струилась кровь, голубые глаза смотрели кротко и смиренно, как на иконах святых угодников. Старицы, на которых подействовали слова игумена, истово крестились. Одна из послушниц, державшая Марью, отпустила ее руку и тоже крестилась. Вторая колебалась, переводя недоуменный взгляд с игумена на старшую старицу. Анисия не сдавалась:

– Отец настоятель, не ведаю, какое пророчество тебе открылось через дурачка, но ведаю, что быть тебе в неминуемой опале от великой старицы Марфы Ивановны. Обители обещаны богатые вклады, ежели пострижется Машка Хлопова. Ну а коли ты будешь препятствовать – не обессудь, и не таким, как ты, выворачивали руки на дыбе!

Угрозы Анисии произвели впечатление на послушниц. Их ослабевшая хватка вновь окрепла. Безместные старицы как завороженные сплотились вокруг своей предводительницы. Однако игумен Герасим был не робкого десятка. Он твердо произнес:

– Страшусь опалы земных царей, но паки страшусь гнева владыки небесного! Изначально не лежала моя душа к этому делу. Токмо корысти ради прельстился твоими посулами, сестра. Ныне же раскаиваюсь и отрекаюсь от сатанинских соблазнов. Отпустите государыню!

Анисия метнула грозный взгляд на послушниц, но игумен Герасим небрежно махнул широким рукавом своей рясы – «Кыш, воронье!» – и черные старухи покорно отступили. Герасим взял Марью за руку, подвел ее к выходу из церкви и отвесил земной поклон: