Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста

– Откуда такое несметное богатство? – ахала бабушка.

– Осталось от дедов и прадедов. Голодом себя морила, а в худых сенях под нужным чуланом были зарыты слитки серебра, мешки иноземных золотых монет, драгоценная утварь. Когда все вырыли и подсчитали, оказалось добра на двенадцать тысяч рублей. Из них десять тысяч она пожертвовала, а две оставила себе на жизнь. Так опять, матушка боярыня, поверишь ли? Ведь на две тысячи можно прожить как княгиня, а она до сих пор побирается. Пойдем завтра в церковь, я тебе покажу богатую нищенку на паперти. Подашь ей Христа ради полушку.

После вдовьего вклада многие устыдились и начали жертвовать деньги. Для подсчета пожертвований и хранения казны выбрали Козьму Минина, который согласился стать выборным от всей земли с условием, что нижегородцы будут во всем послушны его воле. Не доверяя устным обещаниям, Минин велел нижегородцам написать приговор, что каждый отдаст на ополчение треть имущества, а у кого нет ничего, пусть продают свои дворы и закладывают своих жен и детей. Когда все приложили руку к приговору, Козьма тотчас же отправил его к князю Пожарскому, чтобы нижегородцы не охладели в усердии.

– Покойный муж знал своих земляков. Повязал их страшной клятвой, дабы они не смогли отступиться. Зато теперь благодарят Бога, что Козьма уговорил собрать ополчение и изгнать изменников. Поминают покойного мужа добрым словом!

Однако не все поминали Козьму Минина добром. В этом Марья убедилась, случайно подслушав разговор скотницы и кухонной бабы. Они были нанятые по совету вдовы Минина и униженно благодарили ее за оказанную милость, но за глаза ругали ее последними словами.

– Танька в дворянки подалась, – ворчала кухонная баба. – Палаты ей выстроили на горке, сельцо Богородицкое пожаловали с крестьянами. Из грязи да в князи!

– Ей сельцо с крестьянами, а нам кабала! – вторила скотница. – Кузька просил написать, чтобы жен и детей закладывать. Ну, уважили человека, написали для красного словца. Не думали, что он и впрямь начнет требовать обещанное без пощады и жалости. Молили его: «Козьма, ты же свой человек, сделай облегчение хотя бы соседям», а он будто одеревенел. Соседи или чужие – со всех одинаково требовал. Многим и вправду пришлось отдавать в кабалу сыновей и дочерей, чтобы снарядить ополчение. Иные так и не смогли потом выкупить своих чад. Танька-то с сыном в дворянах, а наши дети в холопах!

Марья подумала, что соседки зря завидуют Мининой, не знавшей, куда ей прибиться. От посадских людей вдова ушла, а дворяне не захотели признать ее за ровню. Потому она с такой радостью ездила к опальным, которые не чванились перед ней. Обычно, закончив хлопотать по хозяйству, вдова Минина приказывала прислуге накрыть стол в саду и потчевала ссыльных домашним припасом, предусмотрительно привезенным с собой. Они с бабушкой Федорой сидели под раскидистыми яблонями, пили душистый квас, пробовали прошлогоднее варенье, сваренное на меду. Вдовы делились воспоминаниями. Федора рассказывала, как ей всю жизнь приходилось одной управляться с хозяйством, потому что покойный муж часто отъезжал по государевой надобности. Минина понимающе кивала головой, говоря, что как только Козьма стал выборным от всей земли, она его почти не видела. Заглядывал домой пообедать и сразу убегал, даже не соснув часок-другой. Потом муж и вовсе ушел с ополчением, и она увидела его, когда его привезли при смерти.

Бабушка Федора надеялась, что в Нижний Новгород будут заглядывать родственники.

– Чай, не Сибирь! Недалече ехать! – рассуждала она.

Однако никто из родни не нашел времени навестить ссыльных. Бабушка потихоньку от внучки бранила дочь и зятя. Иван Хлопов пробыл вологодским воеводой всего один год, а после никакой службы не нес и праздно жил в коломенской усадьбе. Что стоило нанять лодку и проплыть по Оке, чтобы повидать дочь, возвращенную из сибирской ссылки? Ан нет, даже весточки не было от родителей.

Однажды в знойный полдень Марья и бабушка Федора ждали Минину в саду, где сохранялась хоть какая-то прохлада. За оградой заржал конь, и бабушка велела дворовой девке отпереть ворота для Мининой. Девка побежала выполнять приказание, но вместо вдовы привела в сад широкоплечего казака. Еще издали Марья узнала Ивана Петлина и так обрадовалась своему тобольскому знакомому, что чуть было не кинулась на его крепкую шею.

– Какими судьбами? – удивилась бабушка, наклоном головы отвечая на земной поклон казака. – Я думала, ты давно вернулся в Сибирь.

– Больше года нас расспрашивают про Китай, одно и то же по десятому разу говорим дьякам, – пожаловался Петлин. – Но, кажется, скоро домой. В Нижний прислали потолковать со здешними стрельцами. Их триста человек, а службы нет никакой. Затинные пищали ржавеют на башнях. В Москве решили перевести стрельцов вместе с семьями в Томск, но их бабы забоялись ехать на новое место. Нас с Ондрюшкой Мадовым прислали рассказать, что и в Сибири люди живут. Вчера весь день толковали со стрельцами, почти уломали их. Ну, признаюсь, крепко попили зелена вина за службу в Томском остроге. Ондрюшка хотел сегодня со мной приехать, да не смог подняться утром. Шлет вам низкий поклон.

– Понятно, понятно! – посмеивалась Марья. – Как Тархан-Лама? В Москве?

– В Москве. Многому дивился. Да и мы с Ондрюшкой, два сибирских увальня, ходили по Москве, разинув рты. Народу тьма! Уж не знаю, где людишек больше: в настоящем Китае или в московском Китай-городе. Однако недосуг было любоваться, сидели целыми днями в Посольском приказе, рассказывали о поездке. Дьяки все записали слово в слово. Токмо неведомо зачем? Иноземцам передали иначе. Аглицкому послу дали ответ, что государевы-де люди ездили в Китай и доподлинно выведали, что Китайское государство небольшое и небогатое и ездить туда более не для чего.

– Допустили ли вас пред ясные государевы очи?

– Однако удостоились сей чести в слободе Солдоге на левом берегу Волги. Там походный государев стан. Великий государь изволил отдыхать на возвратном пути из Ипатьевского монастыря, куда ездил помолиться после спасения Москвы от королевича Владислава Жигимонтовича. Принял нас в большом походном шатре, сидя на золоченом стульчике. Однако поднесли ему грамоту от царя Тайбуна. Дьяк Посольского приказа, однако, сокрушался, что китайскую грамоту не удалось перетолмачить, а великий государь изволил молвить, что сие к лучшему. Кто знает, о чем царь Тайбун написал? Вдруг он ругается? Пусть китайская грамота лежит непрочитанной в Посольском приказе, так оно спокойнее. Мешок чаа, который Алтын-царь прислал в подарок, государь не изволил принять. Сказал кротко, что деды и прадеды сушеной китайской травы не пили и нам сие делать не приходится. Великий государь тих и… – казак замялся, подыскивая подходящее слово, – благостен аки ангел и в земные дела не вступается. Почти ничего не спрашивал, а мы по скудости разума не ведали, что отвечать про посольство. Боярин постельничий мигнул нам, что пора уходить, как вдруг великий государь спросил, не видел ли я в Тобольске его невесту?