Хизер Гротхаус - Страсть и судьба

На самом деле он не чувствовал себя обязанным оставаться в Фолстоу, поскольку дал честное слово под воздействием хитрого обмана со стороны Грейвса. Однако многое из того, что он узнал со вчерашнего вечера, заронило в его сердце сомнение. Если Сибилла действительно была так неравнодушна к Огасту, как она это утверждала, — при этом Оливер точно знал, что его брат был влюблен в нее, — и если ее что-то тревожило в обстоятельствах его гибели, не должен ли и он, Оливер, хотя бы попытаться разобраться в этом?

Что скрывала от него Сибилла? Что скрывала Джоан?

Ночь за окном была такой темной и непроглядной, что стекло отражало комнату не хуже зеркала. Оливер видел отражение Джоан, которая стояла совершенно неподвижно, и только пальцы продолжали нервно теребить косу.

Была ли она каким-то образом причастна к гибели Огаста?

Где-то там, далеко в ночи, Сесили Фокс лежала в какой-нибудь темной сырой келье, дрожа от страха. Она боялась Оливера, боялась самой жизни… Останется ли она там навсегда, забыв то, что произошло между ними, что может повториться снова и снова, стоит ей только захотеть этого?

Оливеру казалось, что его приезд в Фолстоу открыл ящик Пандоры. Его жизнь уже никогда не будет прежней независимо оттого, вернется ли он домой или останется в Фолстоу, чтобы помогать Сибилле и ждать возвращения Сесили. Перед ним встали такие вопросы, о существовании которых он прежде и не подозревал. И эти вопросы требовали от него ответа. Если ему удастся помочь разгадать тай ну, в существовании которой Сибилла не сомневалась, возможно, это докажет всем, кто считал его безответственным и ни на что не способным, что они ошибаются, что он достоин уважения. Достоин звания лорда и… Сесили.

Краем глаза он снова увидел неясное отражение Джоан Барлег.

— Джоан, — медленно и задумчиво произнес он.

— Что, Оливер?

Пальцы, теребившие косу, замерли.

Он сжал в руке меч брата. Внутри у него все переворачивалось.

— Выходи за меня замуж, Джоан, — с трудом выдавил он.

Поначалу Сесили была немало напугана всеобщим переполохом, который вызвал ее приезд в аббатство. Молодые монашки суетились вокруг нее больше всех. Для них она была кем-то вроде знаменитости — богатая дворянка, которую уже называли святой. Потребовалось вмешательство викария, чтобы Сесили смогла все-таки удалиться из общей комнаты и избавиться от навязчивых послушниц, буквально хватавших ее за руки.

Вопреки опасениям, ужин прошел тихо и спокойно. Сесили была рада наблюдать скромное поведение урезоненных послушниц, собравшихся за столом рядом с ней и Джоном Греем. Было совершенно очевидно, что епископ сделал правильный выбор, послав именно его наводить порядок в аббатстве, в умах и душах молодых непокорных девушек.

Джон Грей повел Сесили из трапезной по узкому темному коридору, правой рукой придерживая ее за локоть, а левой держа единственный источник света — свечу.

— Мы идем отдыхать? — с надеждой в голосе спросила Сесили, подавляя зевок. Долгая дорога, неожиданное решение ехать в Хэллоушир и… разлука с Оливером Белкотом, — все это настолько истощило ее силы, что она была готова упасть на камни и тут же заснуть.

Джон замедлил шаги.

— Я знаю, это жестоко с моей стороны. Я должен был сразу отвести вас в гостевые покои, но мне очень хочется, чтобы вы кое-что увидели — вернее, услышали. Это одна из причин, по которой мне так хотелось, чтобы вы приехали в Хэллоушир. Это не займет много времени. Вы согласны?

— Разумеется, — ответила заинтригованная Сесили и улыбнулась викарию. — А куда мы идем?

— В молельню. Там сейчас группа странствующих монахов. Это их последняя ночь в аббатстве. Мы не станем молиться вместе с ними, потому что это не приветствуется нашей церковью. Мы просто тихо постоим в тени и послушаем их молитвенное пение.

Они дошли до сводчатой деревянной двери небольших размеров, обитой по краям железом. Сесили показалось, что она слышит странный низкий гул, от которого вибрировал даже пол под ее ногами.

— Что это? — прошептала она.

Джон осторожно поставил свечу на каменный выступ стены, словно специально предназначенный для этого, и тихо сказал:

— Как только войдете в эту дверь, сразу поверните налево. Тише!

Он красноречивым жестом поднес палец к губам.

Она послушно кивнула, и викарий задул свечу, из-за чего они тут же оказались в прохладной темноте, пронизанной запахом сгоревшего свечного фитиля.

Сесили услышала тихий скрип дверных петель и почувствовала, как Джон Грей тянет ее за руку. Увидев краем глаза слабый свет в самом дальнем углу молельни, она инстинктивно пригнулась и тут же сделал шаг влево, как велел викарий.

Низкий гул мужских голосов становился все сильнее. Казалось, от него вибрировали даже ее ребра, ее сердце.

Потом гул превратился в монотонное песнопение. Монахи стали петь звучными гортанными голосами, и Сесили вздрогнула от чистых мощных звуков. Латинские слова, казалось, поплыли по воздуху, стали кружиться вокруг ее головы, путаться в ее волосах… Ей нестерпимо захотелось плакать.

Стоявший сбоку Джон Грей незаметно приблизился к ней. Несмотря на то, что он даже не касался ее, Сесили все же чувствовала себя под его зашитой. Он привел ее сюда, потому что понял, что этот ритуал глубоко тронет ее сердце.

— Потрясающе, не правда ли? — прошептал он ей на ухо, и от этих слов и от его горячего дыхания по рукам и по спине у нее побежали мурашки.

Она кивнула в ответ и усилием воли перевела взгляд с монахов на лицо викария. Их взгляды встретились. Джон Грей стоял гораздо ближе к ней, чем ей казалось, и это было как-то странно.

— Да, это так, — едва слышно выдохнула она. — Спасибо, Джон.

— Хотите потанцевать? — неожиданно улыбнулся он.

Сесили едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Но это же богохульство! — укоризненно проговорила она.

— Мне так не кажется, — неожиданно для нее возразил Джон Грей. — Монахи благодарят Всевышнего за его дары нам, простым людям. Мне кажется, танец — это не богохульство, скорее дань восхищения.

Он говорил совершенно серьезно, и улыбка на лице Сесили постепенно погасла.

— Нет, я не могу, — сказала она.

— Но почему?

— Потому что я… я никогда прежде не танцевала.

Брови викария удивленно поползли вверх, и Сесили поспешила пояснить:

— Я умею танцевать, я училась танцевать, но никогда еще не танцевала… с мужчиной.

— Неужели это правда? Ведь в Фолстоу чуть не каждый месяц устраивают пиры с танцами и прочими увеселениями, — недоверчиво проговорил Джон Грей.

Сесили почувствовала, как от неловкости краснеет ее лицо, и покачала головой.

Джон долго смотрел на нее, в то время как монахи продолжали возносить хвалу Господу своими низкими звучными голосами.