Барбара Картленд - Оттенки страсти

Но было и еще кое-что. Впервые в жизни Мона задумалась, сколь губительной бывает необузданная, почти животная страсть, овладевающая порой человеком. Со всем максимализмом, свойственным юности, она преисполнилась ненавистью и презрением к таким неконтролируемым проявлениям чувств. Неужели человек столь беззащитен перед зовом природы, спросила она себя с недоумением. Неужели рассудок полностью утрачивает свою способность контролировать наши порывы и желания, и в определенное время года мы снова с легкостью превращаемся в животных? Отсутствие опыта, конечно же, не позволяло ей судить о таких вещах со знанием дела, но в одном она была уверена абсолютно. Если будешь смотреть на жизнь глазами безразличного наблюдателя, никогда не докопаешься до всех глубин человеческой натуры. Да и сами люди будут казаться тебе маленькими и даже несколько деформированными, как это бывает, когда смотришь в бинокль не с того конца.

Мысли в голове Моны сменялись с лихорадочной быстротой, эмоции накатывали на нее, словно штормовые волны во время прибоя. Ей хотелось забиться в какой-нибудь укромный уголок и спрятаться там от всех опасностей, которые таит в себе будущее.

Господи, спаси и сохрани, шептала она слова молитвы, предчувствуя, что скоро, очень скоро грозовые бури ворвутся и в ее жизнь и закрутят ее в своем страшном водовороте. И вот с отчаянием человека, хватающегося за соломинку, она искала спасения в молитве, всей душой надеясь, что страхи ее беспочвенны, что это всего лишь плод расходившихся фантазий и чувств.

Вечером Мону ждал очередной бал, который давала леди Стэнхоуп. Мона просила, умоляла мать позволить ей остаться дома, но леди Вивьен была неумолима. Она потребовала у дочери изложить ей веские причины, почему она не желает ехать на бал. А поскольку никаких веских причин у Моны не было, ей пришлось сопровождать мать.

Разумеется, она не рискнула рассказать матери о своем разговоре с Сэлли и о том, что ей не хочется оставлять подругу одну в таком состоянии. Чувствуя себя предательницей по отношению к бедняжке Сэлли, Мона равнодушно натянула на себя первое попавшееся ей под руку вечернее платье, заранее ненавидя и сам бал, и общество распущенных и напыщенных людей, которое так обожает ее мать.

Их появление на балу не прошло незамеченным, так резко контрастировала Мона со всеми остальными гостями. Надо сказать, вид у нее был самый разнесчастный. Девушка была бледна, и эту бледность только подчеркивал черный цвет ее бального платья. Облекая эффектными складками ее хрупкую фигуру, оно сразу же выделяло ее из толпы остальных дам в их претенциозных туалетах, сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги. Она напоминала изысканную старинную гравюру, случайно оказавшуюся рядом с безвкусными подделками под старину, выполненными маслом, и рядом с ней все остальные гости казались грубыми, угловатыми и неуклюжими.

Мона обвела рассеянным взглядом роскошный бальный зал. Денег, потраченных на его убранство, подумалось ей, с лихвой хватило бы, чтобы прокормить сотни две нуждающихся семей в течение целого года. Да и распорядитель бала трудился в поте лица своего за вознаграждение, которое, судя по всему, превышало жалованье премьер-министра. Словом, леди Стэнхоуп вознамерилась дать бал, который, несомненно, затмит все остальные и станет гвоздем сезона.

Но Мону мало волновало великолепие окружавшей ее обстановки. Она танцевала словно во сне, даже не запоминая лиц своих партнеров. Ее раздражала их тупость, ее нервировала толпа, напирающая со всех сторон. Во время танцев она обменивалась малозначительными репликами с партнерами, даже не вникая в суть разговора. В какой-то момент Мона поймала себя на мысли, что смотрит на все происходящее со стороны, словно зритель, наблюдающий с трибун за игроками в поло. Как раз только вчера ей довелось присутствовать на такой игре.

Улучив момент, девушка незаметно выскользнула в оранжерею, эффектно иллюминированную разноцветными лампочками. Там было почти пусто, не считая двух-трех парочек, уединившихся в тени роскошных пальм и всецело погруженных в собственные разговоры. Немного прогулявшись по центральной дорожке, Мона, наконец, нашла укромный уголок, где можно было бы спокойно посидеть в одиночестве. Она удобно устроилась на скамейке в неком подобии алькова, который образовался благодаря выступу в стене, и предалась своим невеселым мыслям. Но тут до нее долетели голоса мужчины и женщины, которые, судя по всему, расположились где-то неподалеку. Она огляделась по сторонам, потом подняла голову и увидела пару, удобно устроившуюся на подоконнике распахнутого настежь окна. После минутных колебаний Мона решительно поднялась с места, намереваясь покинуть свое укрытие, чтобы не подслушать невольно чужой разговор, но в этот момент она узнала голос мужчины и замерла на месте. Это был Чарльз!

– Бог мой, Барби! – проговорил он слегка хрипловатым от возбуждения голосом. – Ты сегодня просто неподражаема! Я теряю голову, когда вижу тебя такой.

Женщина негромко рассмеялась, и в этом смехе Мона тотчас же уловила плохо скрываемую страсть.

– Надеюсь, твое помешательство не грозит моей жизни? – спросила она игривым тоном.

– О, нет! Я вовсе не хочу убивать тебя… пока не хочу.

Голос оборвался, и последовала долгая пауза. Целуются, догадалась Мона. Ах, негодяй! Он целуется с этой прожженной кокеткой, а Сэлли, которую он бросил, безжалостно растоптав ее чувства, бедняжка Сэлли сидит в это время дома в полном одиночестве, заливаясь слезами.

С уст Моны сорвалось негодующее восклицание, она резко встала и прошла мимо целующейся пары. Слившиеся в страстном объятии, они не замечали никого вокруг. Не заметили они и Моны, которая с отвращением посмотрела на них. Она почти бегом выскочила из оранжереи и замерла на пороге бальной залы, ослепленная сверканием десятков люстр. Ей так хотелось увидеть в огромной толпе чужих хотя бы одно родное лицо. И тут она заметила Питера. Какое счастье! Маркиз уверенно пробирался сквозь колышущуюся толпу прямо к ней. Подойдя ближе, он бросил участливый взгляд на девушку, словно пытаясь понять, что так взволновало и расстроило ее. Она с облегчением вздохнула и горячо пожала его руку.

– Ах, Питер! Если бы ты знал, как я рада тебя видеть! Пожалуйста, отвези меня домой. Немедленно!

Нетерпение, прозвучавшее в голосе Моны, озадачило маркиза, но он ответил с присущим ему спокойствием:

– Хорошо. Моя машина стоит у входа.

Мона схватила свою накидку и поспешила на улицу. Питер, который отпустил шофера домой, уже поджидал ее, сидя за рулем. Она села рядом с ним, и они тронулись в сторону парка. Полночь еще не наступила, и ворота в парк были открыты. Маркиз уже хорошо знал, что можно успокоить Мону и привести ее в нормальное настроение только на природе, а потому сразу подвез к озеру. Водная гладь Серпантина серебрилась при свете луны. Озеро напоминало огромное зеркало, в котором отражались могучие кроны деревьев, окружающих его со всех сторон. Было очень тихо. После шума и сутолоки, царивших в бальном зале, после нестерпимого визга и грохота джаз-оркестра, задававшего тон всеобщему веселью, тишина казалась почти невероятной. Мона почти физически почувствовала, как ей стало легче. Так усталый путник испытывает облегчение, когда свежий морской ветер остужает его разгоряченный лоб.