Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки

– К сожалению, когда в банальную уголовщину вмешиваются высокие чувства, все значительно осложняется. Как мне удалось узнать, ваша сестра до смерти влюблена в своего подельника… и, похоже, взаимно. Сейчас они сидят по разным камерам, и во время допросов каждый клянется следователю, что все провернул в одиночку – и ограбление дачи Ахичевских, и кражу документов, и, самое главное, убийство казенного человека в момент задержания. Пробовали дать им очную ставку – так она превратилась в сущий семейный скандал. Они с Валетом орали друг на друга благим матом, требуя – один от другого – ухода, так сказать, «в темную несознанку». Следователь, мой бывший университетский товарищ, в растерянности, он привык, что подельники все благополучно валят друг на друга, облегчая работу следствию, а тут… просто криминалистический нонсенс! Узнав об этом, я вспомнил о вас. Возможно, у вас сохранилось какое-то влияние на сестру…

– Вы хотите сказать… – медленно, все еще борясь с дыханием, начала Анна, – что этот человек… Валет… он готов все взять на себя?

– Да, как ни удивительно. К сожалению, ваша сестра готова к тому же… и со всем пылом юности.

– Он намного старше ее?

– Лет на десять.

– Но… как, где они могли познакомиться? Откуда такая… страсть? Боже мой, ничего, ничего не понимаю…

Анциферов молча пожал плечами. Анна глубоко вздохнула и одним резким движением поднялась с кресла.

– Когда я смогу выехать в Одессу?

– Сегодня вечером, если успеете собраться. – Максим Модестович тоже встал. – Я поеду с вами. По службе я могу пользоваться курьерским поездом, мы сэкономим время.

Анна обернулась уже с порога. Молча, внимательно посмотрела на Анциферова, кивнула и скрылась за дверью.

В Одессе стояло спокойное, теплое начало южной осени. Воздух пах морем, подпорченной рыбой, перезрелыми фруктами, жареными семечками и каштанами, которые вместе с раздавленной колючей кожурой валялись на мостовой улиц и тротуарах. Было жарко, на улицах мелькали летние белые наряды дам, на прибрежных дачах еще копошилась жизнь, по стенам домов и заборов из песчаника ползали ленивые солнечные пятна, и не хотелось уходить из этого теплого рая под угрюмые своды здания сыскной полиции. Анна, которой ни разу в жизни не приходилось посещать подобные места, на мгновение застыла перед тяжелой дверью, распахнутой для нее Анциферовым. Но, сразу же справившись с собой, опустила голову и вошла, не замечая пристального, безотрывного взгляда Максима Модестовича.

В темноватом кабинете с высоким потолком их встретил следователь – худой нескладный человек с выцветшими бакенбардами и усталыми глазами. Он осторожно поздоровался со своим бывшим университетским товарищем, назвав его «ваше превосходительство».

– Юрка, ты что, свихнулся? – сердито произнес Анциферов. – Познакомься с дамой, это Анна Николаевна Грешнева, старшая сестра твоей подследственной. Анна Николаевна, это Юрий Аполлинариевич Козинцев.

– Рад знакомству, госпожа Грешнева, извольте присесть. – Юрий Аполлинариевич отодвинул для Анны стул. Та села и сразу же спросила:

– Господин Козинцев, я могу увидеть сестру?

– Собственно, я хотел просить вас об этом, – пожал острыми плечами под мундиром следователь. – Возможно, вы сумеете повлиять на ее показания, у меня ничего не получается. На любые вопросы она отвечает молчанием, рот открывает только для того, чтобы повторить в который раз, что все сделала сама. Но я в это не могу поверить, барышня шестнадцати лет, из приличной семьи, – и грабеж, убийство… Вот с Валетом мне приходилось встречаться и ранее, он-то как раз на многое способен. Он и сам не отказывается ни от чего, но вот ваша сестрица…

– Ах, разумеется, он совратил ее, этот человек, использовал, вы же должны понимать! – торопливо проговорила Анна. – Ради бога, позвольте мне поговорить с Катей!

– Ее сейчас приведут.

Анна, держа дрожащие пальцы крепко сцепленными под мантильей, принялась ждать. Вскоре дверь кабинета открылась, впустив огромного жандарма и худую, черноволосую, похожую на цыганку женщину в грязном, измятом вечернем платье. Волосы падали ей на лицо, и она не убирала их. Анна удивленно посмотрела на женщину, затем перевела недоумевающий взгляд на следователя. Тот вздохнул, скомандовал:

– Грибков, свободен, обожди там… Катерина Николаевна, здесь ваша сестра.

Черноволосая женщина медленно повернулась. Белый луч из высокого зарешеченного окна упал на ее худое скуластое лицо, высветил зеленые глаза, упрямые жесткие губы. Без капли изумления она спросила:

– Аня? Ты здесь? Зачем?

– Катя! Господи, Катя! – Анна бросилась к ней, обняла, для чего-то торопливо ощупала с головы до ног, несколько раз неловко поцеловала, прижала к себе. – Катя, девочка моя маленькая, как же это вышло? Почему?!

– Аня, это все правда, что они говорят, – так же спокойно сказала Катерина, и Анна, отстранившись, испуганно взглянула ей в лицо, так изменившееся за последние полгода, которые сестры не виделись. Из угловатой девочки-подростка Катерина превратилась в молодую женщину с худым, осунувшимся лицом и неласковым взглядом.

– Откуда это платье? – зачем-то спросила Анна. – Это муар, оно дорогое…

– Купила во французском магазине, – пожала плечами Катерина. Сильно декольтированное платье упало с одного плеча, обнажив его, но она этого даже не заметила, и платье на ней поправила Анна. – Меня в нем и повязали.

– Господи, ты разговариваешь, как… как воровка с Хитрова…

– Аня, я и есть воровка, – устало, словно в сотый раз объясняя простую вещь бестолковому ребенку, произнесла Катерина. – Воровайка. И я тебе чистую правду говорю: я все сделала сама. Сережа лишь помогал, без него бы у меня ничего не вышло.

– Ну, вот видишь! Ты же сама говоришь, что без него…

– А он без меня вовсе не пошел бы на такое дело. Это я его уговорила. Он согласился, потому что любит меня.

– Катя! Ради бога! Тебе шестнадцать лет! Что ты понимаешь в мужчинах, в любви! Этот каторжник воспользовался твоей наивностью и…

– Ничем он не пользовался, – вдруг отрезала Катерина, и ее глаза недобро сузились. – Аня, я все равно больше ничего не скажу. Я господину следователю уже говорила: пусть отпустит Сережу, я покажу, где рыжье Ахичевских и листы. Все цело, кроме денег, их мы в Кишиневе прогуляли. А нет – пусть хоть на части режут.

– Катя!!! – в отчаянии вскричала Анна, до сих пор не могшая поверить, что эта чужая худая воровка с жестким взглядом – ее девочка, маленькая Катя, которую они с Софьей надеялись устроить в жизни, выдать замуж, сделать так, чтоб хотя бы она одна из всех их жила счастливо… Что с ней стало, почему она столь сильно изменилась, как теперь разговаривать с сестрой, какими словами ее убеждать?..