Жюльетт Сапфо - Египтянин. Путь воина [litres самиздат]

Илушума прервался, чтобы поприветствовать какого-то важного сановника с такими дерзкими глазами, точно он искал ссоры с каждым встречным.

– Это Адад-шарру, наместник дальних провинций и, главное, тесть царя, – шепнул князь, когда сановник с надменным видом прошествовал дальше. – С ним тоже советую не сближаться ни под каким предлогом. И, к слову, опасайся знакомств с женщинами из окружения главной жены царя – дочери Адад-шарру. Но более всего – тех, кто входит в свиту царицы-матери Закуту. Да, мой друг Ренси, ассирийские женщины коварны и тщеславны. И ещё – они так же очаровательны, как и властолюбивы…

Ренси слушал, глядя на проходивших мимо людей внимательным запоминающим взглядом. Он не был уверен, что сведения о них, которыми делился с ним Илушума, как-то пригодятся ему. Они были придворными, и каждый из них был так близок к трону, что на таких, как Ренси, мог взирать лишь с головокружительной высоты. Для них он был даже не «безродный мастеровой», как для Нехо, – он был здесь чужестранцем, презираемым египтянином, бесправным и молчаливым рабом. Чудо, что царь допустил его к одному столу с ними! Было ли это просто царской прихотью, минутным капризом? Или за высочайшей милостью скрывалось нечто другое?..

– Ты хорошо рассказываешь, – вежливо заметил Ренси, остановив на князе благодарный взгляд, – и внимать твоему рассказу поучительно.

– Но чтобы тебе стало яснее положение, – отозвался польщённый Илушума, – надо сказать, что на пир позвали не только самых знатных людей Ассирии, но также чужестранцев. С некоторыми из них владыка ведёт переговоры по крайне важным делам. Одни из них прибыли в Ниневию как почётные гости, другие находятся здесь как заложники…

Жрец прервался, разглядывая кого-то в толпе гостей, и потом, тронув Ренси за руку, сказал:

– А вот и твой соотечественник!

Ренси повернул голову, проследив за взглядом Илушумы, и едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.

Он ожидал увидеть кого угодно: образованного жреца или писца, талантливого стихотворца или художника… Был ли тот, о ком так лестно отозвался Илушума, образован? Несомненно. Но в чём заключался его талант?

Ренси не сумел бы быстро и точно подсчитать, сколько времени они не виделись, зато мог с уверенностью сказать, что правитель пятого нижнеегипетского нома нисколько не изменился. Нехо был облачён в дорогие одежды какого-то неопределённого покроя – египетские традиции сочетались в нём с кричащей ассирийской роскошью. Символы богатого образа жизни во всём: от драгоценных украшений на груди до меча в золотых ножнах. Лицо египетского номарха было как всегда самоуверенно; казалось, он хотел придать ему бесстрастное выражение, но в глазах его невольно вспыхивали искры злобы и презрения.

– Позволь мне познакомить тебя с твоим собратом, – радостно предложил Илушума и, не дожидаясь ответа Ренси, сделал номарху знак рукой.

– Он мне не собрат, – только и проговорил Ренси и нахмурился, глядя, как Нехо – без суеты, без спешки – пробирается к ним сквозь толпу гостей.

– Что не сломал камень, не выжечь и огнём, – сказал Нехо с насмешкой, когда жрец, наивно полагая, что делает доброе дело, представил друг другу давних врагов.

Он произнёс эти слова на диалекте, понятном лишь жителям Саиса, и Илушума, справедливо рассудив, что земляки хотят поговорить о чём-то глубоко своём, вежливо удалился.

– Ты оказался на редкость живучим, мастеровой, – продолжал Нехо, оглядывая Ренси надменным взглядом, в котором, однако, угадывалось, любопытство. – Единицам удавалось выйти из Красной Горы на волю, да и то: калеками. Удивительно также другое: как ты попал в Ниневию – и ведь не просто в столицу врагов, а прямо в царский дворец? Кем же тебя здесь определили? Хотя нет, дай-ка я сам угадаю! Неужели снова шпионом? Сначала были греки, теперь – ассирийцы. Жаль, что я не казнил тебя за измену, когда разгневанные жители Саиса требовали твоей крови. Хотел, чтобы на каторге ты умирал долго и мучительно… Помнишь, как тебя называли в Саисе? Предатель, прихвостень чужеземцев. Таким ты и остался…

– Если кто из нас двоих предатель и шпион, так это ты, – наконец, не выдержав, в тихом гневе ответил Ренси. – Я – ваятель, для ассирийцев фигура незначительная, неприметная и – в державых делах – бесполезная. Ты же – другое дело. Правитель огромного нома, владетель обширных земель и многих тысяч людей, человек, стоящий у власти, зять самого фараона… Армия Тахарки разбита, египетский народ влачит иго рабства, а ты, его защитник, присягавший фараону, с ног до головы одет в ассирийское золото, ешь со стола ассирийского царя, спишь в его дворце…

– Можешь не продолжать, – прервал номарх всё больше распалявшегося Ренси. – Если ассирийский правитель благоволит тебе только потому, что считает тебя одарённым ваятелем, пусть… Делай свою работу и радуйся тому, что твою голову не насадили на кол. У меня же здесь свои цели. И цели эти – во благо Та Кемет. Я намерен прекратить все раздоры и воссоединить египетский народ в братской любви, дабы установить единое и общее для всех исповедание давней, исконно египетской веры.

Последние слова Нехо произнёс твёрдо и решительно, и лицо у него было торжественное и воодушевлённое, как у человека, только что вышедшего из храма.

Удивлённый его пафосом, Ренси размышлял о том, что могло скрываться за обещанием номарха установить в Египте исконную веру.

Насладившись его томительным молчанием, Нехо прибавил уверенно и как будто с затаённой угрозой:

– Скоро настанет моё время. И тогда каждый получит по заслугам…

Этот разговор, к огорчению Ренси (ведь он собирался спросить Нехо о Мерет), не имел продолжения. В пиршественный зал вошёл какой-то человек. Окинув взором собрание, он трижды ударил о пол позолоченным посохом с шаром из слоновой кости. Все знали, что жезл был знаком его должности. Разговоры в зале стихли…

– Верховный жрец бога Ашшура, любимец богов Ану и Дагана, сильный среди великих богов, царь могучий, царь вселенной, царь Ассирии, владыка Ашшурбанипал! – торжественно произнёс глашатай.

В пиршественный зал вступал, в сопровождении свиты, царь. В наступившей тишине были слышны лишь их шаги. Но Нехо успел покинуть Ренси ещё до того, как придворные склонились перед своим властелином в глубоком поклоне.

Царский пир был не таким символическим, как того ожидал Ренси, а скорее насыщающим человека, который любит хорошо поесть и много выпить. Столы были уставлены мясными яствами, и посреди на огромном блюде лежала туша зажаренного быка. Сам начальник пира отрезал от неё куски, и слуги разносили их указанному ножом гостю. За спиной у царя стояли рабы, которым давали вкушать от блюд, прежде чем эти блюда преподносили владыке. Целые бараны и буйволовые окорока высились вперемежку с хлебами, сваренную в сладком вине дичь подавали с несколькими видами сыра, приготовленная с приправами рыба плавала в жирном шафранном соусе. Неожиданность новых яств возбуждала жадность пирующих.