Арина Теплова - Крепостная

— Вы знаете отчего… — ответила глухо Груша.

— Ты должна понять — ты принадлежишь мне, — объяснил он наставительно и ласково, как неумному ребенку. — Еще раз повторяю — вольную ты не получишь. И тебе лучше смириться со своей участью.

Константин начал уже более настойчиво тискать ее грудь, а горячие твердые губы впились в белую шею девушки. Сквозь слезы рассматривая желто-голубой полосатый диванчик с белыми изогнутыми ножками, девушка прошептала:

— Прошу вас, можно мне хотя бы помыться?

Груша хотела хоть на миг отсрочить его домогательства и искала любой повод, чтобы побыть одной.

— Конечно, иди, — согласился Урусов, тяжело вздохнув, и выпустил девушку из своих объятий.

Груша бегом направилась в ванную комнату и трясущимися руками закрыла за собой дверь. Когда спустя час она вышла в розовом пеньюаре и с влажными волосами, то сразу же наткнулась на Константина, который стоял у двери. У Груши сложилось впечатление, что он подслушивал, как она мылась. Он быстро подхватил ее на руки и перенес на постель.

— Нам обоим нужно немого поспать, малышка, — заявил Урусов повелительно. Опустив девушку на кровать, он улегся рядом, прижав Грушу к себе. Закрыв глаза, Константин спокойно задышал. Груша чувствовала некий дискомфорт от его руки, которая властно обвивала талию и держала ее. Но она решила не возмущаться, ибо боялась, что он вновь рассердится. Через десять минут она забылась беспокойным сном.

Открыв глаза, Груша увидела, что в комнату проникают последние лучи заходящего солнца. Она попыталась осторожно высвободиться из объятий князя, но ее попытки привели только к тому, что Урусов проснулся. Его руки без промедления проникли под ее легкий пеньюар и начали ласкать бедра. Груша попыталась сопротивляться, но Константин, приподнявшись, прижал ее своим большим телом к кровати. Горячие губы захватили ее рот и начали жадно исследовать его. Быстро развязав все тесемки на ее пеньюаре, он опустил голову на ее грудь и впился губами в сосок. Руки его неумолимо раздвинули ее ноги и начали нежно и яростно ласкать лоно. Через несколько минут он властно овладел девушкой и начал мощно двигаться внутри нее. Груша прикрыла глаза и представила образ темноволосого Андрея. Это помогло, и она даже почувствовала некоторое удовольствие от страстной атаки Урусова.

Опершись мощным плечом на дверной косяк, Елагин стоял у входа в северный корпус. Сегодня был первый день за последние две недели, когда он выбрался на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Все эти дни Андрей непрерывно беспробудно пил и совсем не выходил из комнаты, совершенно забросив хозяйственные дела. Он понимал, что ведет себя неподобающе, и осознавал, что за пьянство могут выгнать с работы. Но отчего-то Елагину было уже все равно. Смысл жизни — светлый, сладкий и чарующий — в лице юной девушки со светлыми волосами отныне был потерян для него. Его страдающая душа никак не находила выхода из сложившегося тягостного настоящего. И Андрей чувствовал, что хочет просто одуреть от спиртного и навсегда потерять память.

Уже прошло три недели, как Урусов увез Грушеньку в Москву. И Елагина мучили и душили горестные мысли о девушке, которая находилась сейчас в объятиях князя. Андрей не мог смириться с мыслью, что Грушенька никогда не будет принадлежать ему. Это осознание было для Елагина равносильно тягостной жестокой муке. Раньше хоть издалека или краткими перепалками он мог видеть ее. Это хоть немного скрашивало его нервное гнетущее состояние. А теперь, когда девушка неизвестно насколько покинула поместье, Андрей окончательно скис и опустил руки.

В первую неделю после их отъезда, Елагин еще пытался сдерживаться и переводить свои тревожные мысли на работу. Но в какой-то момент, сорвавшись, впал в длительный запой, и все эти две недели жаждал только одного, чтобы пленительный образ Груши исчез из его дум. Спиртное вводило его почти в бессознательное состояние, и Елагин ежедневно ходил за новой порцией самогона к деду Емельяну.

Сейчас, когда вечер опустился на поместье, Андрей, едва проснувшись от тяжелого забытья, решил хоть ненадолго выйти на улицу. Он был пьян, но еще в сознании и как-то хмуро смотрел на снующих мимо крепостных, которые иногда проходили мимо молодого человека, здороваясь с ним. Гнетущие мрачные мысли терзали его душу, и Андрей, скрестив руки на груди, тяжко вздыхал.

— Ты смотри-ка, никак Андрей Прохорович у нас вылез из берлоги, — вдруг раздался сбоку от него ехидный возглас Степана, который подошел к нему сбоку.

— Здравствуй, Степан Алексеевич, — хмуро заметил Елагин, переводя взор на друга. Тот остановился рядом с Елагиным и сказал:

— Пойдем к тебе, поговорить надобно.

— Пойдем, — тяжко вздохнув, заметил Елагин и, повернувшись, направился в комнаты. Степан последовал за ним. У второй двери Андрей остановился и бросил через плечо: — Подожди, самогона у Емельяна захвачу.

— Да зачем? — недовольно буркнул Степан, хватая за плечо Андрея, который уже распахнул дверь в маленькую комнатушку. Елагин проигнорировал недовольство друга и, забрав бутыль у деда, направился на второй этаж, в сторону своей комнаты.

Едва они сели за стол, Андрей тут же вылил в себя первую рюмку, Степан осуждающе и с жалостью смотрел на молодого человека и, даже не притронувшись к своей рюмке, строго спросил:

— И сколько это будет продолжаться? Мочи нет смотреть на тебя! Может, уже хватит жалеть-то себя?

— Это я-то жалею? — опешил Елагин.

— А то как же, — кивнул Степан и, внимательно посмотрев на молодого человека, наставительно заметил: — Говорил тебе еще летом, забудь ее. Что изводишь-то себя?

— Ты про кого? — спросил Андрей, делая вид, что не понимает, о ком говорит Степан. Елагин вновь налил и вновь залпом выпил, даже не закусывая солеными огурцами, стоящими перед ним.

— Все ты понял, — буркнул Степан и добавил: — Пойми ты, Андрей, не отпустит ее князь от себя. Все дворовые болтают, что не надышится он на Грушеньку. Агафья сказывала, что у нее только драгоценностей одних почти на тридцать тыщ, оценщик на днях приезжал и каталог составлял. А Урусов-то все вокруг нее кругами ходит, да и не знает, как еще угодить. Даже сигары тайком курит, чтобы она не видела, потому что не по нраву ей это. Смирись! Тебе же легче будет!

— А может, сил нет забыть? — выпалил глухо, трагично Андрей, испепеляя безумным взором Степана. — Если день и ночь думаю о ней. О голубке-то синеокой. И о том, что этот мерзавец владеет ею!

— Андрей, ты как будто не слышишь меня, — произнес недовольно Степан. — Ты ж с Прошей обручен, так на нее и смотри! Что ты, как дурень, жизнь-то себе портишь?! — Степан замолчал, уже не зная, как заставить друга одуматься. — И это свое пьянство прекращай. Федор один без тебя совсем зашивается. Жалко парня.