Эми Хармон - Потерянные сердца

Земля, припорошенная утренним снегом, кажется обновленной и нетронутой. Следы тянутся от жилища Вашаки к притоптанному снегу в том месте, где Биагви и Веда оставили лошадей. Веда умчалась в свой лагерь без верхней одежды, измученная и оцепеневшая. Биагви последовал за ней, закинув накидки на спину лошади, сгорбившись под тяжестью горя. Их скорбь меня утешает. Как сказала Дженни, не бывает любви без боли. Их страдание говорит мне о том, что Ульфа берегли и любили, а теперь по нему скорбят. Когда жизнь заканчивается, не важно, короткая или длинная, все остальное уже не имеет значения.

Они оставили тело малыша. Для Наоми это стало милостью и утешением. Сейчас она с ним: обмыла его и завернула в лоскутное шерстяное одеяло. Его подарил ей Вашаки. Наоми сказала, что оно похоже на разноцветный плащ ее матери, такой же, какой был у Иосифа, проданного в Египет. Я даю ей – и себе – немного времени, чтобы оплакать Ульфа наедине с собой. Она кажется спокойной. Даже умиротворенной. Но горе еще придет. Мы похороним его, и тогда скорбь настигнет ее.

– На снегу остались следы, – раздается голос Потерянной Женщины у меня за спиной.

Я киваю. Но Потерянная Женщина смотрит не на те отпечатки, что оставили Биагви и Веда. Она тянет меня за руку и ведет за собой. Сугробы глубокие, почти нам по колено, и с каждым шагом наши ноги проваливаются в снег и подбрасывают в воздух снежную пыль.

– Видишь? – говорит Потерянная Женщина, показывая на прямую цепочку следов, которые начинаются за вигвамом Вашаки и уходят в никуда.

На свежем снегу нет никаких других отпечатков. Я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть, а Потерянная Женщина садится на корточки рядом со мной. Следы, слишком маленькие для мужских ног и слишком большие для детских, отпечатались лишь на самой поверхности снега. Рядом с человеческими следами виднеются отпечатки небольших лап с четко очерченными подушечками, уходящие к деревьям. Женщина и волк. Озадаченный этим, я немного прохожу по следу, но он резко обрывается.

– Мать пришла забрать сына, – говорит Потерянная Женщина.

Я смотрю на нее, не понимая, о чем речь.

– Иногда духи оставляют следы на снегу. Чтобы направить нас. Иногда они приносят утешение или указывают дорогу к дому. Я видела следы, после того как умерли мои сыновья, а потом в то утро, когда родилась моя внучка. Разные следы… Но всегда… одни и те же.

Следы женщины… и волчонка. Ульфа.

– Мать пришла забрать сына, – пораженно шепчу я; чувства переполняют меня.

– Да. И теперь Наоми сможет вернуться домой.

ДЖОН ГОВОРИТ, ЧТО УЛЬФ освободил меня. Я не могла ни спасти его, ни остаться с ним. Не могла забрать его, но и бросить тоже не могла. Поэтому ему пришлось уйти самому. Джон говорит, что его забрала мама, но когда он повел меня посмотреть на следы на снегу, которые показала ему Потерянная Женщина, там уже ничего не осталось, кроме смутных вмятинок на сугробах. Но я ему поверила и до сих пор думаю о маминых следах и о том, что все это значит. Может, и впрямь где-то есть эта трансценденция, место, где кровь всех людей сливается воедино и все мы становимся одним народом, как во сне Вашаки.

Мы покинули долину в начале мая, когда снег сошел, и землю начала покрывать свежая трава. Народ Вашаки отправился в одну сторону, а мы с Джоном в другую, передвигаясь верхом на Дакоте и Бунгу, уводя за собой трех мулов и двух коней Магвича. У нас было так мало пожитков, что сумки Джона остались полупустыми, но Вашаки дал нам достаточно сушеного мяса, чтобы мы не голодали в дороге.

Теперь я понимаю, что вся наша жизнь состоит из расставаний, иногда болезненных, иногда не очень. Мы не стали прощаться с шошонами, лишь расцеловали Потерянную Женщину и обняли Ханаби, а Джон пообещал Вашаки, что мы еще увидимся. Когда я оглянулась, смаргивая слезы, племя стояло нагруженные пожитками, похожие на акварельный рисунок, который мне так и не удалось воссоздать на бумаге.

Джон не стал оглядываться. Ему было слишком тяжело, и я вспомнила, как мама отказывалась смотреть на могилы малышей, потому что не хотела брать на себя эту боль. Но Джон все равно пронес ее с собой до самых золотых полей у подножия Сьерра-Невады, и еще долго не мог отпустить. Он всегда останется таким: Две Ноги, стоящие на границе двух миров. Я ничего не могу с этим сделать, могу лишь протянуть ему руку, за которую он будет держаться. Миры уходят в небытие. И люди тоже, но он оставил частичку себя среди шошонов, кочующих между холмов и ручьев вместе с Вашаки. Я знаю, однажды наступит день, много лет спустя, когда его дух устремится сюда, а мой – последует за ним.

За неделю мы добрались от зимней стоянки до того места, где Джон с моими братьями похоронил то, что осталось от фургона. Крест немного покосился, но все еще стоял. Мы поправили его и набросали побольше камней на кузов повозки. Но на этот раз, уезжая, я не стала оглядываться. Я чувствовала там присутствие моих близких и была рада оставить позади эту безжизненную пустыню.

К июлю 1854 года мы добрались до Коломы, городка золотодобытчиков, возникшего в сорок восьмом, когда работник лесопилки Саттера обнаружил здесь месторождение. Мы с Джоном сняли с себя одежды из шкур, сменив их на те немногие вещи из ткани, что у нас остались. Выглядели они так себе. У Джона так сильно отросли волосы, что я опасалась, как бы кто-нибудь не пристрелил его не разобравшись. Поэтому я ехала впереди, держа ладонь козырьком, чтобы закатное солнце не слепило глаза, и с изумлением осматривая многочисленные шалаши и лачуги, разбросанные круго́м. Я не представляла, как нам теперь найти моих братьев. Но они заметили нас первыми.

Еще с сорок девятого года у Эбботта сохранился участок с однокомнатным домиком, который больше напоминал лачугу. Но, по крайней мере, мальчишки остались вместе. Там они переждали зиму и протянули весну, работая на лесопилке и на добыче золота. У Уэбба по-прежнему не было башмаков, Уилл вырос на целый фут, а Уайатт стал совсем взрослым, хотя расплакался как маленький в моих объятиях.

Такую радость не описать словами. Ноги не держали нас, и мы упали на землю одной большой кучей, смеясь, плача и обнимаясь. Мы пытались что-то говорить, но ничего не выходило, и мы просто продолжили плакать, пока слезы не иссякли.

– Джон обещал нам. Он обещал и сдержал слово, – сказал Уэбб, и все снова разрыдались.

Джон, как никто другой, умеет все наладить. Кое-что он продал, кое-что обменял, и очень скоро у нас появился свой дом, лавка и круглый загон. Он наконец смог заняться разведением мулов, начав с Котелка и нескольких кобыл.

Уайатт нашел работу, а Эбботт женился, удивив этим всех нас, наслышанных о его проблемах ниже пояса. Мы отправили письма в Миссури. Дженни и Джон Лоури-старший ответили и даже прислали немного денег и подарки для мальчишек. Все складывалось неплохо, но Джон продолжал носить в себе старую боль.