Карла Келли - Рождественское обещание [ЛП]

Ианта повернулась к нему, ее руки были покрыты мылом.

— Ты скучаешь по своему кораблю.

— Как по кусочку собственного сердца. Позволь мне мыть посуду, потому что ты знаешь, что куда нужно поставить.

Он занял ее место у мойки, радуясь тому, что может чем-то заняться, и уже испытывая беспокойство из-за того, что сидит без дела. Фолк не знал, как он сможет пережить две недели, оставшиеся до вызова в Адмиралтейство, когда он узнает о своем новом назначении. И все же, мытье посуды с Иантой Мирс останется воспоминанием, которым он всегда будет дорожить, каким бы повседневным не выглядело это занятие. Может быть, именно так проходит жизнь на суше: краткие моменты ничем не замутненного удовольствия вместо сражений, меняющих облик мира, и часов беспрерывного ужаса. Он бросил взгляд на Ианту, которая, кажется, снова и снова вытирала одну и ту же тарелку.

— Ианта, значит, адвокат не подошел?

— Нет, ведь я не любила его. Какой был бы в этом смысл?

Честный и откровенный ответ, лишенный всяких ужимок, словно доклад одного из его помощников.

— Думаю, что эта тарелка уже сухая, Ианта, — мягко проговорил Фолк, жалея, что вообще упомянул этого проклятого адвоката.

Теперь ее лицо порозовело, и она взяла другую тарелку.

— Полагаю, только я один во всем мире знаю, как сильно Джим любил тебя. — Казалось правильным произнести именно эти слова, но он понятия не имел, как утешить ее — кроме того, чтобы обнять и прижать к себе так крепко, как только мужчина может прижимать женщину, чтобы она смогла ощутить пуговицы его рубашки всем телом вплоть до позвоночника.

Ианта изумила его тем, что рассмеялась в ответ, неподдельным утробным смехом, какого он не ожидал от женщины.

— Ах ты, идиот, — воскликнула она, и это прозвучало словно выражение нежности. — Уж кто-кто, а ты должен знать, учитывая, что сам написал все эти письма!

Если бы Ианта внезапно нанесла ему такой удар, что он свалился бы головой вниз в кухонную раковину, Фолк и то не удивился бы сильнее.

— Ты знала ? — спросил он, ужаснувшись тому, что его голос прозвучал надтреснуто, словно у гардемарина.

— Конечно, я знала, — ответила ему Ианта. — Из Джима вышел никудышный автор писем. Первые несколько писем, которые он написал мне, были такими высокопарными, благослови Бог его сердце. — Она взяла капитана за руки, вытерла их своим передником и указала на стул возле кухонного стола. — Присядь. Ты побледнел под загаром, а у меня недостаточно сил, чтобы поднимать тебя с пола, если ты упадешь в обморок.

Фолк сделал так, как она велела, едва осмеливаясь смотреть на нее. Ианта села за стол напротив него, ее глаза весело блестели.

— В своем последнем письме — по крайней мере, в последнем перед тем, как они начали выглядеть по-настоящему изысканными и похожими на любовные — Джим упомянул, что ты прибыл на борт в качестве третьего помощника.

— На «Кларион», — добавил он, довольный тем, что в этот раз его голос звучал нормально, а не унизительно пискляво.

— Я ошибаюсь насчет этих писем? — спросила она, не выглядя при этом ни оскорбленной, ни обиженной, и ни в малейшей степени печальной.

— Вовсе нет. Мы делили каюту, и он, не тратя ни минуты, рассказал мне о том, как отчаянно влюблен. Сказал, что хочет сделать все правильно, и что если собирается ухаживать за тобой по переписке с помощью собственных ничтожных слов, то он обречен.

Ианта рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— Обречен, — повторила она. — Каким он был замечательным.

Фолк тоже был вынужден засмеяться. Она с такой легкостью приняла их махинации.

— Ты же знала Джима. Он говорил убедительно и совершенно искренне, и я не смог отказать ему. И мне нравится писать.

Ианта поставила локти на стол, что совершенно не подобало леди, и оперлась подбородком о ладони.

— А он говорил тебе, что именно писать?

Тут-то он и попался. Фолк мог солгать и ответить «да» — или сказать правду и ответить «нет». Он предпочел осторожность и солгал, но Ианта видела его насквозь.

— Джеремия, должно быть, ты — худший лжец во всем флоте, — заявила она ему, потянувшись через стол, чтобы слегка встряхнуть его. — Ты забываешь. Я знала Джима почти так же хорошо, как и ты. Вероятно, он сказал тебе, как сильно любит меня, а затем всплеснул руками в воздухе, как обычно делал, когда пребывал в растерянности, и произнес что-то в духе: «Миа, придумай все остальное». И ты присматривал за ним, точно так же, как присматривал за мной, когда отправил мне свои призовые деньги после Трафальгара.

— Это… это была доля Джима, — возразил он, забыв, что Ианта только сказала ему, насколько очевидна его ложь.

— Нет, не его, неисправимый лгун, — мягко проговорила она, эти слова прозвучали почти нежно. — Все, что мне было положено — это пенсия, а не бонус в двести шестьдесят девять фунтов, плюс еще дополнительные сто фунтов, которые ты прислал мне. Миа! Тогда ты был беден, как церковная мышь, и мог бы потратить эти деньги на себя.

— Разве я выгляжу так, словно пострадал из-за этого момента доброты?

— Сейчас — нет. — Она снова положила ладонь ему на руку. — За счет твоего подарка я купила этот дом, и у меня еще остались деньги, чтобы помочь своей семье, когда папа умер, а мама переживала нелегкие времена. Миа, те письма, которые ты написал для Джима, — самые замечательные письма в истории мироздания.

Теперь Фолк понял, что нет смысла пытаться обмануть эту женщину.

— Я гордился ими. Я писал их для Джима, а он переписывал их собственным почерком. Однако можешь не сомневаться — он не показывал мне твои ответы.

Ианта покраснела.

— Это хорошо с его стороны. — Она крепче сжала его руку и еще раз бросила на него взгляд, точно такой же, как и тот, что пронзил его за обедом как сабля. — Знай, Миа — я любила своего мужа. Своими письмами ты охранял и меня тоже, и направил в безопасную гавань. Ох, эта война. Нам выпало так мало времени. После того, как мы поженились, ты виделся с ним гораздо чаще, чем я.

Фолк печально кивнул.

— Миа, мы не можем отменить войну. У меня был хороший муж, ушедший в море, и у нас осталось двое замечательных детей.

Он знал, что Ианта хотела сказать что-то еще, но парадная дверь отворилась и через минуту в кухню ворвались Диана и Джем, настаивая, чтобы он сидел за столом, пока они закончат с посудой. Все, что капитан мог делать — это наблюдать за ними, переполняемый сожалением от того, что Джим никогда не узнает, какая замечательная у него семья.

Ианта без конца извинялась, но он не возражал против того, чтобы разделить комнату с Джемом. Но Фолк отказался занять кровать Джема, и настоял на раскладной койке, которая, вероятно, была более удобной, чем его спальное место в море. Так оно и оказалось, главным образом потому, что от подушки пахло розами. Если бы он был романтиком, то, наверное, смог бы помечтать о том, чтобы Ианта спала рядом с ним. На самом деле капитан лежал, удобно устроившись и заложив руки за голову, и думал о том, в каком неестественном состоянии находились все эти мужчины на кораблях, лежа в одиночестве на протяжении нескольких десятилетий войны, когда большинство из них, вероятно, мечтало о нежных объятиях жен и возлюбленных.