Ана Светова - Продолжение легенды

Стоя в парке Марли среди почитателей драматурга, Брегг Уилкс размышлял о бренности бытия. Если жизнь лишь временное пребывание человека на земле, то что же после? В этот пасмурный день поздней осени ему представлялись сверкающие вершины, уходящие в чистую синеву неба, которая сгущалась постепенно до черноты, куда, наверное, и устремляются души, покинувшие тело. Те из них, кому посчастливилось обрести друг друга на Земле, встретятся на своей звезде и будут пребывать там в вечной гармонии. Одинокие продолжат неприкаянно блуждать в поисках родственной души в безмолвии темной бездны.

От этих мыслей Уилксу стало зябко, его как-то не прельщали скитания в бесконечности пространства и времени. Вспомнился жаркий день в Батлер-хилле, высокое небо над рекой, легкие облака, склоненная ветла на берегу, робкие объятия Джорджианы. Зачем он уехал? Прославиться постановкой пошлых мюзиклов, заменить подлинную жизнь выдуманной? Уж на что Робийяр – гений, и то ни одна картина не вызывала у него такого восторга, как эта белокурая крошка на руках. Недаром он всегда искал чудо в обыденном и нашел.

– В чем же чудо моей жизни? – спрашивал себя Бо и не находил ответа.

Он легко влюблялся и так же легко расставался, возлюбленные сами покидали его, не видя перспектив для совместной жизни. Бо не испытывал терзаний по этому поводу, появятся другие, и они появлялись. Ему необходимо было окружение, восхищение, подпитывающее его энергией. Нельзя сказать, что его замыслы не осуществились и надежды рухнули, но недовольство собой не исчезало даже под лучистым взглядом Аделины. Он чувствовал, что должен как-то изменить свое существование, чтобы не мучила неизвестно откуда взявшаяся печаль души. Но прежде он должен увидеть свою фею озера, понять свое к ней отношение. Если любил, почему не удержал, если нет, то почему так часто думает о ней…

Бо не раз побывал в Санкт-Петербурге и с гастролями, и один. Его не пугали ни террористы с бомбами, ни суровые снежные петербургские зимы.

– Вот видишь, мой дорогой братец, русской царицей я не стала, хотя при дворе бываю, – пошутила при встрече Катрин.

– Нет на свете трона, достойного тебя, – ответил Бо.

Ростоцкий в жизни выглядел существенно моложе, чем на фото, доверчивая мягкая улыбка озаряла его бесхитростное лицо. Все сомнения Уилкса были разрешены. Что печалится о том, чего нет, надо радоваться тому, что есть. Он подружился со счастливым соперником, стал братом для них обоих, научил их аргентинскому танго задолго до того, как этот танец покорил мир.

Еще в первую поездку мистер Брегг присутствовал 17 октября 1896 года на премьере пьесы Чехова «Чайка» в прославленном Александринском императорском театре. Все было так, как обычно бывает в день премьеры во всех театрах мира: экипажи подвозили нарядных дам, мужчин во фраках, в фойе толпились журналисты. На балконах ярусов теснилась публика попроще. Постепенно шум утих, погас свет и поднялся занавес. С первых же сцен Бо понял, что пьеса необычная и не для присутствующей публики, невнимательной, разговаривающей, скучающей. При смехе начала свой монолог героиня. Занавес опустился под хохот и свист, провал был очевиден.

– Напрасно Робийяр говорил, что публика чуткая, – думал Уилкс, – а молоденькая актриса Комиссаржевская хороша, это ее роль, да и пьеса превосходная, хотя есть просчеты. Пьеса необычная, игра нужна тонкая, а роли плохо распределены, срепетированы наскоро.

Захотелось ободрить автора, который был лишь на четыре года старше его. Но в эту поездку познакомиться с Чеховым не удалось. Они встретились позже, в Москве, у Корша…

Театр Корша размещался сначала в Камергерском переулке, а затем переехал в новое внушительное здание красного кирпича в псевдорусском стиле – с башенками и узорными наличниками. У служебного входа стоял монументальный швейцар. Труппа у Федора Адамовича была отменная, платил он аккуратно, без задержек. Бывший помощник присяжного поверенного вникал в каждую мелочь в жизни своего детища. По праздникам и воскресеньям у Корша шли утренники, по пятницам – премьеры.

В Москве не было такого количества театров, как в Париже: два императорских – Большой и Малый; частные театры, маленькие, чистенькие; были клубы со спектаклями и музыкально-литературными вечерами. В Купеческом клубе играл лучший в Москве оркестр «Конкордия». Молодежь охотнее всего посещала «Секретаревку» – театр на Кисловке, в доме Секретарева. Играли в нем любители, после спектакля устраивались танцы, заводились любовные интрижки. На время поста театры зарывались.

Средний и низший классы развлекались в трактирах, где пели песенники, и играла музыка. Женщины сюда не ходили, устраивали вечеринки дома. Все было, как в Джорджии, скачки, бега, простонародные увеселения у монастырей в дни храмовых праздников, только стрельбы не было. Если дрались, то на кулаках.

Очень популярны у москвичей были сады, особенно «Эрмитаж», «Эльдорадо» и сад Сакса в петровском парке. Сад «Эрмитаж» на Божедомке был очень вместителен, с большим прудом, вычурными беседками и киосками, с прекрасными цветниками. На большой эстраде играл лучший тогда в Европе оркестр Гунгля, и пел хор цыган. Большие сборы делала женщина-обезьяна и канатоходец Блонден – герой Ниагары. Говорили, что он перешел по канату знаменитый водопад, а здесь ходил через пруд на высоте 120 футов. Морель, владелец «Эрмитажа», устраивал великолепные фейерверки и иллюминации.

Богатая Москва отводила там душу, как и в ресторанах с оркестрами и цыганами. Цыгане пели так, что огонь бежал по жилам. Бо заслушивался их с упоением, которое томило душу, захлестывало волной, как музыка Бразилии. Его постановки хорошо приняли и аристократические круги, и студенты, и критика. У него появились свои почитатели и поклонницы, его узнавали на улицах, брали автографы, дарили подарки, приглашали на торжественные приемы.

Конечно ему было далеко до славы Карузо, которого Уилкс услышал впервые именно в России в начале января 1899 года. В труппе были звезды: сопрано Луиза Тетраццини и Зигрид Арнольдсон, король баритонов Маттиа Баттистини, бас Витторио Аримонди, тенора Франческо Маркони и Анджело Мазини. Бархатный тембр, страстность исполнения Карузо гипнотически воздействовали на публику. В 1900 году труппа снова посетила Петербург. К ним присоединилась красавица-сопрано Саломея Крушельницкая. Она произвела на американца такое впечатление, что когда артистов пригласили в «Ла Скала», он отправился вслед за ними в Милан.

Дмитрий Ростоцкий не остался в стороне с началом русско-японской войны. 13 апреля 1904 года он был рядом с Великим князем Кириллом Владимировичем на борту флагманского броненосца «Петропавловск», когда русская эскадра готовилась принять бой с японцами, осадившими крепость Порт-Артур. Корабль подорвался на мине. Из 711 офицеров и матросов в живых остались 80, в том числе Великий князь. Погибли адмирал Макаров, известный художник Верещагин, князь Ростоцкий.