Лариса Шкатула - Жизнь под маской

– Янек, – она запыхалась от бега и тяжело дышала. – Хоть и коротким путем бегла, а уж думала, не догоню… Визьми меня из собою у Москву!

– Зачем тебе Москва?

– Учителкой хочу буты.

– А папка-мамка тебя отпустили?

– Не-а… Я Ваньку просыла – ему щисть рокив – шоб батькам усе переказав.

– Глупая ты девчонка! У меня ж там ни друзей, ни родных – голову преклонить негде!.. А до Москвы, может, сто дней придется добираться!

– Так гуртом и веселей! Ага? А шо хутор? Из тоски задушитыся! Диты выросли! Я у их лета вже колыски качала, пускай и воны пороблють! Визьмешь, а?

– Что мне с тобой делать? – вздохнул Ян, хотя в глубине души был рад и правда, вдвоем веселее!

– Хорошо, только чтоб никаких слез и жалоб! Будешь хныкать, обратно отправлю! Поняла?

– Ага!

Наташа Романова держала в руках фотографию девушки, едва достигшей возраста, позволявшего её так называть. В манере, с которой она облокотилась на тумбу в форме греческой колонны, ещё сквозило явное подражание взрослым женщинам, а губы едва сдерживали рвущийся наружу смех. На холсте позади неё виднелось море, сбоку – развалины Колизея, что, видимо, по задумке фотографа должно было напоминать отдых в Греции.

Фотопортрет, вне сомнения, удался. Девушка не успела – или не захотела? – выпрямиться и застыть, изобразив заученную улыбку; она – вся движение, вся – свежая, чистая юность. На обратной стороне снимка пометка фотографа: "Кн. Лиговская, 1915 год". "Кн." – значит княжна.

Три года назад, прогуливаясь по Петрограду – тогда Наташа ждала ребенка и врач посоветовал ей побольше гулять, – она проходила мимо дома, в витрине которого на первом этаже красовалась когда-то эта самая фотография. Теперь здесь не было никакой вывески (что-то вроде "ателье Самойлова"); дверь оказалась наглухо закрытой, и не было ничего, что указывало на присутствие за нею живого существа. Наташа для верности все же толкнула: заперто! Она разочарованно отошла прочь, как вдруг дверь отворилась, и, сверкнув стеклами пенсне, из неё выглянул какой-то старик.

– Барышня, что вы хотели? – сипло спросил он и, увидев живот, поправился: – Пардон, мадам!

– Может, я зря пришла, это было так давно… – замялась Наташа. – Видите ли, раньше здесь было фотоателье, и пять лет назад в витрине висела одна фотография…

Лицо старика осветила радостная улыбка.

– Ax, мадам, как я рад! – он галантно отступил в сторону, широко открывая перед нею дверь. – Сейчас никого не интересуют фотографии. Люди хотят есть, но я надеюсь, вы не пожалеете о своем приходе!.. В витрине висели лучшие мои работы! У меня не поднялась рука их уничтожить…

Старый фотограф – правда, пять лет назад он вовсе не выглядел стариком! – все говорил и говорил, словно вырвавшийся из камеры-одиночки пленник, между тем бросая мимолетные изучающие взгляды на её лицо.

– Мне кажется… Вы у меня не снимались?

– Нет… Я проходила мимо… Запомнила, потому что наш цирк гастролировал тогда в вашем городе. Подруга сказала про тот снимок, что мы похожи…

Наташа лепетала наспех придуманную историю, уже раскаиваясь в своей неосторожности: ведь Саша предупреждал! Он просто запретил ей отыскивать кого бы то ни было из знакомых, а если найдутся сами, уйти от любых попыток сблизиться, как будто они обознались… Фотограф почувствовал её растерянность и смятение и подчеркнуто безразлично отвел глаза.

– Мадам хочет купить фотографию? Сейчас поищем!

Старик прошел за перегородку, и Наташе было слышно, как он передвигает коробки, шуршит какими-то бумагами и повторяет:

– Тысяча девятьсот пятнадцатый… Тысяча девятьсот пятнадцатый… Вот он, голубчик!

Он вынес большую картонную коробку с фотографиями.

– Сами будете искать или помочь?

– Сама!

Наташа действительно нашла её почти сразу. Торопясь уйти, она сунула старому фотографу крупную ассигнацию. Тот нерешительно взял деньги. Чувствовалось: он борется с собой, но голод в его глазах и царящее в мастерской запустение говорили о его крайней нищете. Он проводил посетительницу до двери и сказал в её прямую напряженную спину:

– Не беспокойтесь… княжна, я никому не скажу!

Муж Наташи, однако, этим вовсе не успокоился. За два года их жизни в Петербурге он успел понять, как мало ценит человеческие жизни новая власть. Запущенная ещё в 17-м году огромная жестокая машина без напряжения перемалывала людской поток, захватывая острыми зубьями всякого, кто осмеливался подойти поближе и заглянуть в её зияющее ненасытное нутро. Не было ни правых, ни виноватых: были неосторожные. И Александр не хотел видеть среди них свою жену. Любимую жену!

Училище морских офицеров для нужд республики производило ускоренный выпуск командиров боевых кораблей, так что к этому времени Романов уже служил на судне, получал паек и вполне мог обеспечить беременную супругу. Оставалось только поместить её в безопасное место. По возможности безопасное… Сегодня её узнал фотограф, а завтра – какой-нибудь дворник, благодаря служебному рвению доросший до управдома.

Романовы из Петербурга переехали в Москву. Собственно, переехала одна Наташа. Александр продолжал жить на судне, где он служил капитаном второго ранга – высокая должность для двадцатичетырехлетнего моряка. Большевиков не пугала молодость своих бойцов, заботила чистота рядов; если бы кто-то из них мог только предположить, что жена кавторанга с крейсера "Смелый" Наталья Сергеевна Романова не сирота, выросшая в детском приюте, а княжна Ольга Владимировна Лиговская… Александр боялся об этом даже подумать!

Причина их переезда выглядела вполне уважительной: предполагаемые роды молодой жены Романова ожидались тяжелыми, и в Москве её взялся наблюдать лучший в России врач-педиатр. В конце концов, за что бьются большевики? За то, чтобы каждый гражданин страны Советов мог иметь всё самое лучшее!

Как ни странно, переезд в столицу благоприятно отразился на частоте встреч молодого моряка с его женой. Теперь при необходимости ехать в столицу с документами или по другой служебной надобности командир крейсера отправлял с поручением Романова, добавляя оправдание – кому бы понравились эти постоянные визиты к начальству! – словно невзначай:

– А заодно и с женой повидаешься!

Неожиданно "штатного вестника из Петербурга" заметили в Реввоенсовете: военкому по морскому флоту срочно требовался помощник. Он устал от дилетантов, которых товарищи по партии подсовывали ему словно документы с пометкой "надёжно". Но даже самые надёжные и преданные делу большевики не могли руководить флотом без специальных знаний. Военком заприметил знающего, расторопного морского офицера Романова и затребовал его в свое распоряжение, не слушая возражений молодого кавторанга о полной неспособности к кабинетной работе.