Лариса Шкатула - Жизнь под маской

–"Он режет всё и режет, а трупы всё везут!" – продекламировал Суслик, не отрывая глаз от стола – для придумывания ему клички особых усилий затрачивать не пришлось, студенты просто исказили фамилию Суслов.

– Ты издеваешься, – не обиделся Поэт, – а в газете и стих напечатали вот, можете почитать, – и гонорар сразу дали, как голодающему советскому студенту!

Он вытащил из-за спины бутылку вина.

– Что же ты молчал, негодник этакий, словно язык тебе удалили?! – воскликнул студент Иволгин по кличке Скальпель.

– Закуску ждал, – гордо ответил тот. – Вам сколько ни дай, выпьете и тараканом закусите, а я люблю, чтоб красиво…

Ян незаметно оглядел своих товарищей. Пятый год он живёт вместе с ними в одной комнате, а будто в один миг обрёл семерых братьев – такие они ему родные и близкие…

Светлана его всеохватной любви не понимала.

– Поэт, я ещё могу согласиться, симпатяга. Фокусник – душа-человек, а Суслик? Злой, ехидный, яд из него так и каплет! Не Суслик он, а змей ядовитый…

– Суслик, – улыбался Ян, – вовсе не змей, просто он из-за своего роста переживает, думает, что такого маленького никто не полюбит, а случается у кого из нас неприятность, первым на помощь бросается. Фокусник – сперва подумает. Скальпель – тот действительно злой. Он в глаза тебе улыбается, слова хорошие говорит, но не дай бог к нему спиной повернуться…

– Вот видишь, а ты, небось, его тоже любишь!

– Люблю. Скальпель – талант. Такие хирурги, как он, может, раз в сто лет рождаются. Ты просто людей не любишь!

– Ты, Янек, не рос в многодетной семье, а мои многочисленные братишки и сестренки странным образом на меня подействовали: детей я люблю, охотно с ними занимаюсь, но только ограниченное время; потом начинаю уставать, нервничать, мне хочется побыть одной…

– Выходит, и Крутько тебе надоедает?

– Крутько не надоедает! Во-первых, я его люблю, во-вторых, мы видимся с ним гораздо реже, чем мне бы хотелось, в-третьих, мой муж удивительно деликатный и ненавязчивый человек.

– Всё-всё, – замахал руками Ян, – наши споры заканчиваются одинаково воспеванием достоинств твоего супруга.

– Что поделаешь, Коляша – человек необыкновенный…

– Куда уж нам, обыкновенным!

– И ты – необыкновенный, – Светлана шутливо потрепала его по плечу. – Кто из твоих друзей смог вместо трех лет пройти рабфак за полгода? Кто лучший студент на курсе? Ты ещё институт не закончил, а уже пол-Москвы к тебе на приём в очередь записывается!

– Не преувеличивай.

– Тут как бы не преуменьшить – куда ни приду, одни славословия: "Такой молоденький, а просто чародей, людей со смертного одра поднимает!" Некоторые утверждают – заметь, вполне серьезно! – что от твоих рук исходит сияние…

– Светка, опять насмехаешься? Смотри, заболеешь, я к тебе и на версту не подойду!

– А я не заболею! Я всю жизнь буду здоровой и умру в глубокой старости.

"Тьфу-тьфу!" – как человек суеверный, Ян сплюнул. Разве можно говорить о всей жизни, когда не знаешь, что будет завтра?

Чего это вдруг он в воспоминания ударился? Можно подумать, Светка уехала в дальнюю даль, а не живет в двух минутах ходьбы отсюда! Живёт благополучно и счастливо, не скитается по углам, чего всегда боялась…

– Монах, Монах, небось опять о женском монастыре размечтался?!

Поэт волнуется. Сказал, как бы между прочим, что напечатали его балладу, о гонораре упомянул вскользь, а сам ведь недаром бутылку держал. Яна дожидался! Определенно, сегодняшний вечер надо сделать праздником для Поэта…

"Спасибо, друг!" – мысленно поблагодарил Ян, а Поэт ошарашенно уставился на него: вроде вслух ничего не было сказано, а в голове прозвучало так отчетливо! "От голода мерещится!" – подумал он.

– Приступим к трапезе, – наконец скомандовал Ян. Восемь молодых рук дружно потянулись к лежащему на столе богатству.

Ночью Ян проснулся оттого, что показалось, как с мучительным стоном позвала его Светлана:

– Я-а-нек!

На лбу его выступил холодный пот, а сердце громко застучало посреди мерного храпа семи здоровых носоглоток… Откуда пришёл этот страх? Не за себя, за неё, за Светку?! Брат – не брат, а так, как приросла к его сердцу эта девчонка, не с чем было и сравнить. Разве не ей он обязан своими знаниями, своей учебой? Разве не она надоумила пользоваться своей памятью? Разве не Светка научила его смеяться, когда уже Ян думал, что вовек этого не постигнет.

Она до сих пор его опекает, заботится… Чего это Ян начал перечислять её заслуги? Будто на похоронах речь говорит… Светлана, где ты?!

И как когда-то давно, в замке Головина, опять в его мозгу что-то щелкнуло, а время наполнилось образами и звуками. Возникло бледное Светкино лицо в обрамлении беспорядочно разметавшихся рыжих волос, раскрывшиеся от ужаса полубезумные глаза: какой-то мужчина в форме, который приближался к ней, на ходу расстегивая брюки. Наконец кусочки мозаики сложились в цельную картину. Это была камера, в которой на нарах сидела Светлана, а мужчина скорей всего был охранником в тюрьме или ДОПРе.

"Что делать? Что же делать?!" – застучало в голове Яна. Увиденная им картина стала расплываться, и юноше пришлось сделать усилие, чтобы вернуть её.

– Шо ты боисси? – приговаривал в это время Светлане охранник. – Всё одно в расход пустют, отсель никто не выходит! А так перед смертью индо разговеесся!

Она потеряла сознание. "Я не смогу туда пройти, просто не успею!" Ян увидел, как без чувств сползла на нары Светлана, но это не остановило насильника.

И тогда от страха за Светлану, от всепоглощающего желания ей помочь, Ян вдруг отчетливо представил себя там, в камере. И будто вправду в ней оказался. Продолжал оставаться в общежитии лишь какой-то одной своей частью, а другая была в камере! Он стал на пути охранника и ударил ладонью его в грудь. В область сердца. Он не хотел его убивать, понимая, что может ещё больше пострадать Светлана, но не рассчитал: удар получился мощнее, чем нужно… Тут же какая-то сила отбросила его назад. Ян покачнулся и рухнул на кровать, больше не сумев вызвать в памяти образ Светланы. Ян забылся тяжелым давящим сном и проснулся чуть свет почти без сил, ощущая слабость во всём теле…

Он заставил себя подняться, обмылся холодной водой – полегчало, – и вышел из общежития с намерением разузнать о Светлане всё, что можно.

Дверь в квартире Крутько ему открыла незнакомая пожилая женщина. На вопрос Яна, где хозяева, она замотала головой:

– Ничего не знаю, Николай Иваныч прибежал заполошный: "Баба Люба, посиди с Ванюшей!" А на нём, батюшка мой, и лица не было!

Она тут же спохватилась, не сказала ли лишнего, и повторила, закрывая дверь:

– Ничего не знаю, мил человек!

Во дворе школы, где Светлана работала учителем русского языка и литературы, слышался мерный топот десятков ног и командный голос: