Патриция Филлипс - Соблазненная роза

Расправившись наконец с последним узелком, Розамунда стащила с себя платье, за коим последовала нижняя сорочка, панталоны и домашние туфельки. Тут же озябнув, она накинула подбитый беличьим мехом плащ, прямо на голое тело… Какой же он мягонький да теплый… Очень уж она завозилась. Генри вон уже поднимается по лестнице. Розамунда поспешно спрятала снятую одежду и встала перед очагом.

Генри очень удивился, застав ее на прежнем месте и все в том же виде.

— Ты готова? — спросил он, затворяя дверь. Сдается мне, что нет, — стоишь, как стояла.

— Он на ходу стаскивал дублет, намереваясь переодеться в дорожное платье. Обернувшись взять камзол, он наткнулся на Розамунду, незаметно к нему подкравшуюся.

— Тебе он покамест не понадобится, мое солнышко, — проворковала Розамунда.

Генри явно начал сердиться, однако Розамунда, ни слова не говоря, выхватила из его рук дублет и швырнула на сундук. А потом… потом она медленно распахнулась, ослепив Генри сияющей наготой, столь живой и теплой в обрамлении меха. Генри замер, от восторга не смея дышать… руки его тут же потянулись к ней.

— Милая моя, как ты щедра!

Ладони его скользнули под подбитую мехом полу, а через миг он уже целовал белую шею, и губы его становились все горячей и настойчивее. Дрожащими пальцами он ласкал полные груди и соблазнительные полушария ягодиц.

— Я приказал седлать лошадей, нам нужно через несколько минут быть во дворе, — слабым голосом пробормотал он, дыша все труднее.

— Тебе этих минут вполне хватит, — маняще прошептала она, не сомневаясь, что он уже готов. Розамунда расстелила плащ поверх покрывала и улеглась на шелковистый подбой.

Генри пожирал глазами плавные изгибы этого литого тела, безмолвно призывавшего: «Возьми меня!» Он облизал пересохшие губы, борясь с вожделением, стараясь оттянуть соитие, ибо хотел насытиться прелестью этого смелого призыва.

— Ты похожа на языческую богиню, — сказал он, глядя на нее с благоговейным восторгом и все еще не осмеливаясь дотронуться до дивного тела.

— Иди же, соверши в моем храме жертвоприношение. — Она протянула ему округлые руки.

Этого Генри снести не мог. Он скинул башмаки и принялся развязывать тесемки на тесно обтягивавших его ноги панталонах. Розамунда, стоя на коленях, помогала ему, и ее румяный рот и пышные груди оказались в такой близости от средоточия его страсти, что ему даже хотелось, чтобы она подольше возилась с тесемками. Развязав тесемки рубашки и панталон, он рухнул на постель. Розамунда тут же обвила его руками, прильнула к груди, нащупав под густыми завитками сосок, потом второй, еще больше распаляя его прикосновениями языка и нетерпением, с которым она стягивала с него панталоны, выпуская на волю его изготовившееся к атаке орудие. Оно было твердым и горячим. Радуясь столь быстрому возгоранию, Розамунда направила этот разящий наслаждением дротик в свое лоно и обхватила бедрами его чресла, жадно впивая страстные поцелуи, которыми Генри терзал ее рот. Они уже не помнили себя под градом обоюдных ласк, и вот кончик трепещущего его копья коснулся влажного зева: Розамунда послушно раскинулась, чтобы копье его вонзилось как можно глубже, опаляя ее лоно райским блаженством.

Сплетясь воедино, не размыкая рук, они начали неистово раскачиваться — миг наивысшего упоения настиг их почти сразу. И вот они уже разъяли объятия, изумляясь столь скорому и полному удовлетворению.

— Вот видишь, — еще не отдышавшись, прошептала Розамунда, — и одной минутки не прошло. Никто и не догадается.

Медленно поглаживая ее спину, Генри усмехнулся:

— Так уж и не догадается. Подумают, неужто их хозяина так притомила пробежка по лестнице — еле дышит… Они, бедняги, совсем там небось замерзли и гадают — с чего это сэр Генри так долго собирается.

Я помогу тебе одеться, милый, — сказала Розамунда, однако не шевельнувшись, наслаждаясь негой сладкого покоя.

— Вот это дельная мысль, — прошептал он, не в силах оторваться от ее губ, и плеч, и роскошных каштановых кудрей.

— А я помогу вам, миледи, если вы пообещаете больше меня не соблазнять.

— Обещаю, милорд, если вы не будете вести себя точно похотливый жеребец, — в тон ему ответила она, ощупывая его все еще не совсем угомонившегося сластолюбца. Она, чуть посмеиваясь, провела пальцем по горячей кожице… он тут же отозвался и принял прежний боевой вид. Розамунда погладила взбухшие венки…

— Ну ты и плутовка! Нет — до нашего возвращения. Тогда уж я не обойдусь минуточкой, можешь быть уверена. Не слезу с тебя, пока сама не запросишь пощады.

— Звучит очень заманчиво! Я могу даже обойтись без прогулки, хватит и обещанных тобою удовольствий.

Генри снова усмехнулся и, нехотя отодвинувшись от прелестной искусительницы, со вздохом спустил ноги на пол.

— До того мы еще должны отужинать в обществе лорда Стоукса, его леди и в обществе Мида Аэртона — он без своей леди, но, однако, с дамой, только не спрашивай меня, кто она такая. — Он хитро ей подмигнул, и Розамунда улыбнулась, тут же вспомнив докатившиеся до нее сплетни про Аэртона и его любовницу.

— Ну если ты так настаиваешь… Я-то думала, мы поужинаем вдвоем.

— Завтра — обещаю. Но сначала нам нужно как следует изучить этот город. Если не обращать внимания на толпу и гнусные запахи, тут есть на что взглянуть.

Розамунда неохотно встала посреди их ложа на колени и, вздернув подбородок, сказала:

— Как прикажете, милорд. Хотя самое желанное зрелище уже передо мной, вот в этой самой комнате.

Генри расхохотался, и она, соскочив с постели, тут же кинулась к нему на шею. Когда они целовались, его тело красноречиво напряглось. Тогда он покрутил головой и решительным жестом отодвинул Розамунду.

— Ну, искусительница, скорее одевайся и поедем. Твоим очам откроется роскошное пиршество, скоро сама убедишься в истинности моих слов.

Розамунда улыбнулась и, наклонившись, поцеловала влажное острие его плоти.

— Уговорил. Но обещай мне, что потом целый день проведешь только со мной.

Он улыбнулся ей в ответ и, поцеловав ее в лоб, сказал:

— Обещаю. Розамунда, ты принесла в мою жизнь счастье. Вот уж чего я от тебя не ожидал, моя радость. Возможно, мы вернемся сюда скорее, чем ты думаешь. Только поговорим немного — в гостинице «Орел и дитя».

Состроив гримаску на это напоминание о светских обязанностях, она милостиво кивнула:

— Так и быть, но никаких пьяных разговоров о войне — да еще до утра.

— Слушаюсь!

После очередных обниманий и затяжных поцелуев Генри решительно отстранился и стал помогать ей одеваться, стараясь не обращать внимания на ее насмешки, пока он, бормоча проклятия, с трудом отыскивал нужные петли и тесемки. После нескольких неудачных обоюдных попыток придать себе пристойный вид и пароксизмов безудержного хохота они все-таки сошли вниз.