Анна Жнец - Дочь нечестивца

– Подготовь её для меня, – сказал он подошедшему на зов нубийцу. Тот покорно склонился, не смея оторвать глаз от пола.

Когда за великим правителем захлопнулась дверь, евнух проводил Нейт в комнату омовений. Гиант уже видел наложницу обнажённой, но всё равно испытывал предвкушение. Скользнул жадным взглядом по обнажённой груди – маленькой, но упругой – и до дрожи в пальцах захотел овладеть этим телом.

«Как мужчина я ни на что не способен».

Равнодушная к его страданиям рабыня отрешённо смотрела в сторону. Гиант сам не заметил, как его ладонь накрыла манящую женскую плоть. Испугавшись, он отдёрнул руку тут же, но никакая поспешность уже не могла ничего исправить. Если слух о его дерзости дойдёт до номарха…

Охваченный ужасом, он поднял голову и с немой мольбой посмотрел на Нейт – та стояла, уставившись в одну точку.

– Не бойся, – вдруг сказала она.

С бешено колотящимся сердцем Гиант протянул девушке руку, помогая спуститься в бассейн. Он дал себе немного времени успокоиться, а затем начал аккуратно протирать обнажённое тело губкой. Несмотря на пережитый недавно страх, Гиант почувствовал, что вновь возбуждается. Ощущение было неприятным. Его будто подвергали изощрённой моральной пытке.

Под конец нубиец умастил тело девушки благовониями и ещё ярче подвел свинцовой пудрой глаза. Осталось только проводить живую игрушку к номарху.

Кархедон сидел на низкой скамеечке, вдыхая клубящийся над курильницей дым. Заметив вошедшую, он расплылся в похотливой улыбке. При виде его гнилых зубов девушку внутренне передёрнуло, но на лице не отразилось ни единой эмоции.

Шестого дня второго месяца Шему Нейт исполнилось двадцать – самый расцвет молодости, если учитывать, что простые люди – слуги, торговцы, феллахи – редко пересекали тридцатилетний рубеж. Своих родителей она помнила смутно. Короткий период детства превратился в полузабытый сон. Немногие светлые воспоминания были вытеснены другими, более жуткими: насилие, рабство. Тогда-то, в самый тёмный час своей жизни, Нейт поклялась, что никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не превратится в рабыню. Но вот она здесь…

Часть II. Дочь парасхита

Занятые тяжёлым трудом под палящим солнцем Египта, люди старились рано, но Нейт, тогда ещё маленькая девочка, бегавшая босиком по долине, подозревала: сгибает их не работа, а безысходность и нищета. Свою мать она запомнила высохшей, измождённой женщиной в платье-рубахе из самой дешёвой ткани. Её губы всегда были плотно сжаты. Умела ли она улыбаться? Нейт знала, что может забыть её лицо, некрасивое, выгоревшее до черноты, с глубокими носогубными складками, оставленными горем и временем, но только не руки. Эти руки, узловатые руки прачки с кровавыми мозолями и кожей, сморщенной от воды, будут стоять перед глазами до самой смерти.

Даже в пору беззаботной юности Исея вряд ли была миловидной девушкой, но тогда ещё умела улыбаться, так рассказывал отец. Однако возвращаясь даже к самым ранним детским воспоминаниям, Нейт не могла назвать ни одного случая, когда мать выглядела счастливой или довольной. Как и любая женщина, особенно египтянка, она любила своих детей до безумия: и тех, кого вскормила грудью, и тех, кого со слезами бросила на окраине города среди мусорных куч. Несмотря на многочисленные отвары, которые давала ей живущая неподалеку колдунья, Исея несла почти каждый год. И при этом знала, что ни одного ребёнка не сможет оставить.

Отец Нейт не был жесток. Плакал, провожая взглядом жену, бредущую в сторону свалки с новорожденным на руках: их семья могла прокормить лишь одного младенца. Падирам всё ещё надеялся обрести наследника, который позаботится о том, чтобы достойно его похоронить. Чрево же Исеи с завидной регулярностью исторгало из себя только девочек.

Нейт никогда не показывали младших сестричек, и со временем её перестало мучить любопытство. В самую жуткую ночь в году девочка сбегала из дома, чтобы не слышать родовых криков матери, а затем не видеть, как та баюкает окровавленного малыша на руках и рыдает. Несмотря на юный возраст, Нейт замечала то, что её отец, похоже, видеть не хотел: от года к году Исея становилась всё более молчаливой. Со временем она перестала разговаривать окончательно. Нейт хорошо помнила день, когда это случилось.

Пока её мать вместе со старшей дочерью, тоже прачкой, полоскали в желтоватых водах Нила одежду, сама девочка, слишком маленькая для тяжёлой работы, наслаждалась коротким периодом беззаботности и безделья. Нейт ещё не выдали её первое платье, и она носилась вдоль берега голая, в одном дешевом ожерелье из простого стекла. Ра уже направил свою лодку к пламеневшему горизонту, когда вода рядом с Ламией неожиданной вздыбилась, и то, что вначале показалось всем огромной, нависшей над ней волной, разверзло зубастую пасть перед лицом девушки. Всё произошло в мгновение ока. Нейт слышала, как в ужасе вскрикнула Исея, сидевшая рядом с дочерью, сама же несчастная не успела издать ни звука. Гигантские челюсти, сверкнув двумя рядами треугольных зубов, сомкнулись на её талии: верхняя часть тела Ламии оказалась в пасти чудовища. Священное животное бога Собека, огромный коричневый крокодил, вынырнувший из Нила, посмотрел на Нейт жёлтым глазом. По ногам девочки заструилось тепло. Чудовище дёрнулось и вместе с добычей скрылось на глубине, а воды Нила окрасились кровью.

Так Нейт и узнала, что каждый год крокодилы утаскивают в пучину десятки прачек. С тех пор она могла думать только об этом. О том, что её мать по-прежнему с утра до вечера стирает одежду на берегу. Зловещие заросли тростника, окаймлявшего Нил, приводили Нейт в ужас. Не раз и не два она умоляла мать оставить опасную работу и найти себе другое занятие. Наивная, она просила о невозможном. Семье не хватало денег: спасаясь от разъярённой толпы, отец недавно повредил ногу и был вынужден сидеть дома. Исея опасалась, как бы он не остался хромым – в его ремесле умение быстро бегать ценилось не меньше, чем опыт и профессионализм. Всё чаще Падирам возвращался домой окровавленный, с ушибами и разбитым лицом. Он никогда не был особенно ловким, а теперь ещё и возраст начинал сказываться. Пожалуй, Исея не знала более неподходящего человека для этой профессии.

Безропотно, с покорностью и присущим её народу терпением Исея приняла свою участь жены и дочери парасхита, а значит, вечную нищету и позор. Её семья принадлежала к касте отверженных, тех, кому боялись протянуть руку, в чью хижину никогда не входили, дабы не осквернить себя прикосновением к нечестивцам. Профессия парасхита передавалась по наследству от отца к сыну, и, как бы ни претила она Падираму, изменить свою судьбу он не мог. Эта была расплата за грехи, совершённые в прошлой жизни.