Анна Жнец - Дочь нечестивца

Чернокожий глава евнухов нубиец Гиант подавил вздох, наблюдая за новой наложницей старого номарха – рыжеволосой и темноглазой девушкой с необычным для рабыни именем Нейт. Красный цвет в Египте не жаловали: он ассоциировался с коварным и злобным богом пустынь, убившим Осириса. Но великий правитель снова и снова покупал невольниц с редкими для этих земель медными волосами, несмотря на то что люди с такой внешностью в Египте считались проклятыми. Гиант смотрел на девушку, на её обнажённую грудь и остро ощущал собственную ущербность. Его охватило чувство, которое он, евнух, давно и полностью лишённый признаков своей мужественности, испытывать просто не мог. Впервые в жизни он, оскоплённый совсем ещё мальчиком, возбудился.

Гиант коснулся серебряной трубки, которую с тех пор неизменно носил на поясе и без которой не мог справлять естественную нужду. Перед глазами поплыло, и он во всех подробностях вспомнил события того ужасного дня, перечеркнувшего надежду на счастливое будущее…

Семь лет назад, обнажённый, Гиант стоял на деревянном помосте среди таких же, как и он, голых и дрожащих рабов. На шее болталась унизительная табличка, где были описаны его многочисленные достоинства: молод, красив, вынослив. Мальчика трясло. Он отчётливо запомнил липкий, разъедающий душу страх, крики и царившую на площади суету. Подходившие к помосту вельможи ощупывали его, словно молодого бычка, лезли пальцами в рот, проверяя зубы.

– Слишком дорого, – сказал толстый, богато разодетый вельможа, скользя оценивающим взглядом по мальчику. – Каждый третий погибает при оскоплении. Я не могу так рисковать. Вот если бы он уже был подрезан.

– Но вы только взгляните, какие глаза! – торговец грубо схватил Гианта за подбородок и заставил нагнуться, чтобы покупатель мог лучше рассмотреть лицо. – А ресницы! Настоящие опахала! Он молод, здоров. Нубийцы прекрасно переносят кастрацию. Мало кто из них умирает. Посмотрите на эти зубы, – мужчина заставил его открыть рот. – Все целы, а здесь это большая редкость.

– Пусть повернётся.

Мальчик повернулся к вельможе спиной и брезгливо скривился: его тела коснулись чужие пальцы. Он не знал, кто его трогает, – торговец, демонстрируя товар, или покупатель, примериваясь и решая.

В свои десять лет Гиант многое понимал и молился лишь об одном: не попасть в каменоломни или в сельское имение богатого чиновника. Даже перспектива оказаться в гареме не пугала его так, как жестокие побои и непосильный труд под началом возвысившегося раба–надсмотрщика. Такие были особенно беспощадны. Мысль о том, что его оскопят, как это делают с молодыми бычками, которые после холощения теряют прежний норов, но не лишаются выносливости и силы, ужасала. Но Гиант не верил, что подобное может с ним произойти.

Если бы не чёрный цвет кожи, так презираемый смуглолицыми египтянами, его бы взяли наложником в богатый гарем – не считая этого досадного недостатка, мальчик полностью отвечал местному эталону красоты. Широкоплечий, узкобедрый, Гиант обещал вырасти высоким и крепким. Чертами лица он походил скорее на европейского варвара, чём на классического чернокожего с пухлыми губами и широким приплюснутым носом. Его глаза были той прекрасной миндалевидной формы, которая так нравилась жителям солнечного Египта. Торговец ничуть не погрешил против истины, сравнив его ресницы с пушистыми опахалами.

Обнажённый, с унизительной табличкой на шее, мальчик целый день простоял на помосте под палящим солнцем пустыни, не смея попросить у своего хозяина даже глотка воды. Ноги затекли и болели. Стыд и страх сменились отупением и усталостью. Его щупали сотни рук, касаясь самых интимных мест. Заставляли широко разевать рот, проверяя дыхание и зубы, нагибали, крутили, расписывая его достоинства и нахваливая, словно вещь, не умеющую ни мыслить, ни чувствовать. Гиант даже пропустил момент, когда его хозяин наконец сторговался. От голода и жары перед глазами плыло дрожащее марево, и мальчик едва успел разглядеть удаляющуюся спину покупателя, разодетого в белоснежный лен. Самого его потащили в какой-то хлипкий сарай. Мысли текли вяло. Голова казалась пустой и тяжёлой.

Он ещё не знал, что всего через пару минут безвозвратно утратит главную гордость любого мужчины, но взамен обретет немалую власть и займет высокое положение во дворце могущественного номарха.

Всё, что случилось после того, как за ним захлопнулась ветхая дверь сарая, намертво врезалось в память. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, он отчетливо помнил ту жуткую, сводящую с ума боль, когда, промыв ему яички и член, их отсекли у самого основания изогнутым в виде серпа ножом. Ужас и отчаяние охватили Гианта, когда он понял, чего лишился, увидел кровь на грязном полу.

Перед операцией его живот и бёдра туго перебинтовали, чтобы ослабить кровотечение. Когда всё было закончено, в отверстие у основания члена вставили оловянную трубку с пробкой. Рану закрыли смоченной в холодной воде бумагой и аккуратно перевязали. Ослабленному, оглушённому болью мальчику даже не позволили погрузиться в спасительное беспамятство, а подхватили под руки и несколько часов водили по комнате, заставляя передвигать дрожащие, непослушные ноги. Три дня ему не давали пить. Гиант корчился, извиваясь от нечеловеческой боли, которая с каждым часом только усиливалась из-за невозможности справить естественную нужду.

Гианту не повезло. Обычно, набирая надсмотрщиков для гарема, знать ограничивалась тем, что требовала удалить рабам яички. Это делали различными способами: отрезали каменным ножом, прижигали, выкручивали, разбивали, повреждая семенные железы. Но подозрительный номарх, более неспособный на любовные подвиги, слишком боялся, как бы молодой евнух не взял на себя его обязанности. Ведь даже лишившись возможности иметь детей, скопец был способен на эрекцию, причём ещё более продолжительную, нежели у обычного некастрированного мужчины.

Через три дня повязку сняли. Когда пробку вытащили, моча хлынула из трубки бурной струей, и мальчик смог вздохнуть с облегчением. Вздохнули с облегчением и его надзиратели: если бы освободиться от жидкости не удалось, невольник умер бы в страшных муках.

Много позже Гиант узнал, что присматривать за гаремом набирают именно чернокожих, потому что они лучше переносят подобные операции. Нельзя сказать, что его судьба сложилась так уж печально. В руках главного евнуха была сосредоточена огромная власть, но это не отменяло того, что теперь каждый раз, справляя естественную нужду, ему приходилось доставать серебряную трубку и вставлять в мочеточник.