Адель Эшуорт - Зимний сад

– После моего возвращения из Китая все переменилось, – продолжал он, пытаясь не поддаваться ужасу и ярости, охватывавшим его всякий раз, когда он вспоминал об этом. – У меня были очень сильно обожжены ноги, не так сильно грудь, спина и лицо. Большинство ожогов зажило довольно быстро, и шрамы теперь практически не видны. Но я не мог ходить. В начале июля, когда впервые за многие недели сумел выбраться из кровати, я был вынужден проводить часы в инвалидном кресле. Можешь представить, что это значило для меня? Для меня, гордого, надменного аристократа, быть навеки прикованным к инвалидному креслу или, если судьба смилостивится надо мной, после долгих изнурительных тренировок встать на костыли и уже в таком виде появиться перед знакомыми. Жалким калекой... Мне больше не суждено будет познать жизнь, полную чувственных наслаждений, разве что купить их, а мы с тобой оба знаем, что купить и получить даром далеко не одно и то же. И я совершенно точно знал, что ни одна женщина уже никогда не пожелает меня. Как ты сказала, Мадлен, не далее как сегодня утром: «Кому я буду нужна!» Так вот, кому я такой нужен!

Томас в отчаянии закрыл лицо руками, потом опустил их и, не в силах больше оставаться на месте, снова подошел к окну, чувствуя нестерпимую боль в ногах.

– И оказалось, что мои страхи вполне обоснованны, – продолжал он, облокотившись бедром о подоконник, скрестив руки на груди и глядя в окно на сгущавшиеся сумерки. – В течение первых недель после моего возвращения в Лондон обо мне говорили с жалостью и, отдав обычный визит вежливости, старались обходить мой дом стороной. Леди Алисия Дуглас – рафинированная, однако недалекая и вздорная великосветская красавица, за которой я ухаживал и на которой даже собирался жениться, нанесла мне визит. Она не сказала мне ни одного доброго слова, одни вежливые, холодные фразы, ни разу не поцеловала, хотя до несчастного случая мы с ней занимались не только поцелуями. Сидя в плетеном кресле у меня в саду, явно испытывая отвращение к моему увечью, она решительно заявила, что очень сожалеет, но, несмотря на мое богатство и титул, не выйдет замуж за человека, с которым не сможет станцевать на балу вальс.

Мадлен скривилась от боли. Краешком глаза Томас заметил это и повернулся к ней лицом, готовый наконец-то рассказать ей все до конца. Мадлен сидела, опустив голову и тихонько качая головой.

– Я хотел умереть, Мадлен, – прошептал он хрипловатым шепотом и поспешно ухватился за холодный, как лед, подоконник, чтобы не упасть: ноги не слушались. – Моя жизнь кончилась, и я это знал. Мне больше не хотелось жить. У меня больше никого не осталось: ни семьи, ни жены, ни друзей. Все, кого я знал и любил, бросили меня, и винить их в этом я не мог. Как мне теперь работать? Как вести жизнь джентльмена, которую я вел прежде? Как ездить верхом, танцевать? Кому нужен жалкий калека в инвалидной коляске или на костылях? У меня оставался только сын. Ему в ту пору было девять лет, и я чувствовал, что этот мальчишка, в котором жизнь бьет ключом, стыдится меня. После моей смерти он унаследовал бы поместье, его бы воспитала жена моего брата и сам мой брат, умный и богатый человек, что было гораздо приятнее, чем в течение долгих лет ухаживать за одиноким отцом-инвалидом. Нежданно-негаданно я стал для него камнем на шее, который с каждым годом становился бы все тяжелее, а я не хотел для своего сына такой участи: Да и вообще не хотел никому быть в тягость. Я просто больше не хотел жить и в середине лета убедил себя, что должен покончить с собой, что у меня хватит для этого сил.

29 июля, стараясь не обращать внимания на бесцеремонные пристальные взгляды и сдержанный шепот у себя за спиной, я ехал в инвалидной коляске, которую катила специально нанятая для этого медицинская сестра, в офис сэра Райли, чтобы в последний раз подписать кое-какие документы. Стоял ненастный день, холодный и дождливый, и мне казалось, что для приведения задуманного в исполнение погода стоит просто замечательная.

Коттедж был уже погружен во тьму, в камине догорал огонь, а про лампы и Томас, и Мадлен забыли.

Томас почувствовал, как во рту у него пересохло, а сердце от волнения билось в груди все сильнее. Впервые за много лет ему ужасно захотелось выпить виски. Но не было желания ни двигаться, ни прерывать свой рассказ. Он больше не мог хранить в себе тайну, не мог оторвать глаз от сидевшей на диване Мадлен, красивой, грациозной.

– Однако вместо того чтобы послать мне трусливую смерть, судьба в тот незабываемый день смилостивилась и послала мне величайшее чудо. Пока я сидел в инвалидной коляске перед дверью в кабинет сэра Райли, испытывая мучительную боль во всем теле – раны никак не хотели заживать и доставляли мне мучения – и стараясь свыкнуться с мыслью, что мне очень скоро придется умереть, дверь кабинета открылась, и показалось чарующее видение: женщина потрясающей красоты в бледно-желтом шелковом платье.

Томас почувствовал, как у него сжалось горло при воспоминании об этом событии, которое так живо предстало перед ним, словно оно случилось вчера. Он продолжал смотреть на Мадлен, хота для того, чтобы не отвести от нее глаз, ему пришлось призвать на помощь всю свою силу воли.

– Я был потрясен ее красотой, – продолжал он дрожащим шепотом. – Когда она повернулась ко мне и взглянула на меня своими очаровательными светло-голубыми глазами, все мысли вылетели у меня из головы, хотя я прекрасно помню, как внутри все сжалось от досады, обиды и боли. Ведь будь я таким, как прежде, я бы смог произвести на эту очаровательную женщину впечатление. Увы... Теперь мне оставалось лишь одно: стыдливо опустить голову. Я уже готов был это сделать, как вдруг эта красавица ласково мне улыбнулась и, подойдя, села рядом со мной. Со мной, жалким калекой, в то время как в коридоре было полным-полно свободных мест! А потом она заговорила со мной, – продолжал Томас все тем же хрипловатым шепотом. – Похоже, ей не были отвратительны ни мое изуродованное ранами и ожогами лицо, ни жалкий обрубок вместо ноги. Она принялась очень мило рассказывать мне о своей поездке в Лондон, рассказала нежным, как бархат, голосом, что живет во Франции, все это время улыбаясь и ласково касаясь рукой моей руки. Она обворожила меня, эта необыкновенная француженка! И когда два часа спустя она ушла, а я завел о ней разговор с сэром Райли, я с изумлением узнал причину, по которой она приехала в Англию. Неужели такое возможно? Неужели и в самом деле эта француженка – английская шпионка? Сэр Райли рассказал мне обо всем, что ей удалось сделать, причем сделать самостоятельно, не получая ни от кого никаких указаний, на собственные средства. И хотя, похоже, сэр Райли не принимал эту женщину всерьез, я был потрясен ее волевым характером и предложил ему нанять эту француженку на службу, к чему он отнесся весьма скептически.