Александра Турлякова - Тайна Соснового холма

Старая Бюрн в это время мокрой тряпкой протирала руки и лицо больного чужака.

У него началась лихорадка, и в последние дни держался жар. Бюрн пыталась сгонять его, остужая холодной водой. Мать Ингигерды тоже так делала, когда Висмунд болел простудой, и у него был жар. Все матери одинаковые. Хотя Бюрн совсем не мать ему, и он, наверное, даже не замечает её.

– Госпожа, откуда имя собаки знаешь?

Ингигерда вздрогнула и повернулась к рабыне.

– Он сказал…

Седые брови старухи вскинулись от удивления.

– Он – сам? – Ингигерда кивнула головой. – Он сам с тобой говорил? Да?

– Да. Ещё он сказал, что его зовут Арн…

– Арн? – Бюрн озадаченно смотрела в лицо больного, что-то шепча по-стариковски, жалуясь или просто думая вслух.

Наверное, ей было обидно, ведь она сколько возится с ним, а заговорил он совсем не с ней, а с той, что приходит сюда только ради собаки.

– Арн… – повторила рабыня. – Ну, Арн, так Арн.

Бюрн отыскала в соломе глиняную чашку с медовой водой, она варила её на каких-то травах, принялась поить больного чужака с ложки. Он мало что понимал, да и был ли в сознании, но воду проглатывал.

– Господин сегодня спрашивал, что с ним, и будет ли он жить.

– И что ты ответила? – Ингигерда, поглаживая собаку, смотрела на старую рабыню, следила за её руками.

– А что я могла сказать? Сказала, что не знаю. Оно ведь и так непонятно, будет он жить, не будет… Кто же знает? – Бюрн вздохнула, набирая очередную ложку питья. – Есть он ничего не ест, не разговаривает, в сознание не приходит… Чего от него ждать? Если и поднимется, то будет ли в рассудке? Злые духи захватили его память, поселились в нём… Добро и зло ведут борьбу в нём, кто кого одолеет ещё… Останется не от мира сего…

И тут со двора закричали:

– Бюрн? Бюрн, где ты? – Ингигерда узнала голос матери. – Куда запропастилась эта старая… – Голос Гейрид потонул в двором шуме.

Старая Бюрн вскочила на ноги, сунула чашку с ложкой в руки Ингигерды:

– Госпожа зовёт, допои его сама, молодая госпожа…

Она проводила рабыню удивлёнными глазами, перевела взгляд на медовый отвар в чашке. И что? Ей, что ли, поить его? Ещё чего!

Поглядела в лицо этого Арна исподлобья.

Длинные светлые волосы разметались по сторонам влажными прядями. Глаза закрыты, лишь веки подрагивают, словно сейчас он видит сон, скорее, кошмар. Щёки заросли за время болезни, брить его некому. На скулах румянец болезни, а на лбу крохотные капельки пота.

– Арн… – негромко произнесла Ингигерда, словно пробуя имя его на вкус. Что за имя? Странное имя.

Набрала полную ложку отвара и поднесла к губам больного Арна. Он сглотнул, даже глаз не открыв. Ингигерда набрала вторую и третью. Руки действовали сами, задумавшись, Ингигерда даже смотрела в сторону, на солому или на дремлющую овчарку. Добирая последнее в миске, она перевела глаза на ложку и замерла, заметив краем глаза, что Арн этот смотрит на неё.

Ингигерда чуть повернула голову и вздёрнула подбородок, не сводя взгляда с больших серых глаз. Он смотрел прямо на неё, и Ингигерда подумала даже, что смотрит он вполне здоровым ясным взглядом, нет в нём безрассудности, о которой говорила Бюрн. Всё он понимает.

От растерянности, от этого неожиданного прямого взгляда рука Ингигерды дрогнула, проливая последнее из ложки на шерстяное одеяло больного.

– Ой… – вырвалось у дочери хёвдинга.

– Кто ты? – спросил Арн.

– Я? – она удивилась, вскинув брови, убрала посуду в сторону. – Я-то ясно кто, а вот ты кто? – Но он не ответил, и она, не дожидаясь ответа, продолжила: – Ты пришёл сюда, чтобы убить моего отца. Зачем? Что он тебе сделал?

– Я… убить… – Незнакомец не сводил с неё глаз.

Нет, он не был здоровым, в чём-то Бюрн была права. Вряд ли рассудок ещё держался в нём после такого удара по голове. Да и всё ли о себе он помнил? Речь бессвязная, вопросы странные, да и своё ли имя он назвал в прошлый раз, хотя собака на свою кличку откликается.

Чужак болезненно моргнул, провёл языком по сухим губам.

– Я хотел убить… да…

– Зачем? – вытолкнула Ингигерда сквозь зубы, начиная злиться.

Если знал, если делал, почему не сказать тогда? Ведь для чего-то хотел он смерти Инвальдру хёвдингу – её отцу.

– Что он сделал тебе? Ну? Говори!

– Мне – ничего… – Голос его был чуть слышимым, но говорил он без страха.

– Зачем тогда? – Нахмурилась Ингигерда, и пальцы её стиснулись в кулаки.

– Так надо…

– Кому – надо? – она быстро задавала вопросы, желая услышать от него как можно больше. Может, хоть как-то пролить свет на случившееся. Отец, вот, тоже раны залечивает. А за что они ему?

– Не мне…

– А кому? Кому? Кому – надо?

Но Арн отвернулся, прикрывая глаза, словно не желая больше разговаривать, и Ингигерда разозлилась ещё больше, стиснула зубы, позвала требовательно, как обычно звала рабыню, когда надо было помочь одеться:

– Арн! Арн? – С каждым разом всё громче и увереннее. – Арн?

Он повернулся, открывая глаза, но прошептал совсем другое:

– Пить…

Она вздрогнула от удивления, от стыда за себя. Он же болен! Чего она хочет от него? Какие могут быть вопросы? Как его можно заставлять сейчас?

– Сейчас…

Налила в чашку воды из кувшина, поднялась на колени, подбираясь к больному ближе. Она не стала поить его с ложки, она приподняла его голову от подушки и поднесла к губам чашку с водой.

– Пей! Сам пей, ты сможешь.

И он смог. Стукнул зубами по глиняному краю, вода прохладой ударила по губам, сделал глоток один, потом другой, пока не выпил всю чашку. Поднял глаза на Ингигерду, глядя снизу и близко, шепнул, отстраняясь:

– Спасибо, красавица…

Руки её вздрогнули при этих словах. «Красавица»! Она помогла ему лечь, укрыла одеялом, сидела на подогнутых ногах, смотрела в бледное лицо, а в ушах это его последнее слово продолжало звучать: «красавица». Опять и опять.

Отец и мать говорили ей это слово иногда, но это родители, а он чужой. И голосом говорил совсем не таким, а мягко, словно улыбаясь. А сам не улыбался нисколько.

Она нахмурилась, собрала посуду и поднялась на ноги, выбежала на улицу, даже не заметив прилипшую солому на одежде, пока мать позже не сделала ей замечание.

Глава 3

Ингигерда никому и словом не обмолвилась о том, что Арн ей рассказал, да и можно ли было то бессвязное и непонятное принимать всерьёз.

Сам пришёл сюда, выдав себя за торговца, припрятав меч, желая одного – убить отца. А теперь говорит совсем непонятное: ничего плохого отец не сделал ему, и смерть хёвдинга Инвальдра совсем не ему нужна.

А кому тогда? И за что? Кто может мстить за себя руками чужого? Что за бред! Сущий бред больного!

Она думала об этом, когда вышивала праздничную рубашку для старшего брата в подарок. Скоро приедет он. Его вместе с дружиной привезут из похода корабли Аймунда конунга. Хоган всегда возвращается из таких походов с богатой добычей и всегда привозит что-нибудь любимой сестре в знак внимания: браслет, перстень, амулет, серьги, расшитый платок или пояс, гребень…