Наталья Новгородская - Ольга и Алексей

Ольга шла по широкой дороге, слушая тишину, и только шорох мелких камешков под её ногами, да пение птиц нарушали эту гармонию её души с окружающим спокойствием, как вдруг она услышала позади себя бодрый стук копыт и шуршание колёс. Она испугалась, сама не зная чего, обернулась, и с изумлением увидела новую коляску Рубцовой, которую та приобрела совсем недавно, и Алексея, сидящего позади кучера. Несколько сундуков были привязаны сзади, и что-то еще было в самой коляске.

Ольга была так ошеломлена, что не сразу смогла поверить своим глазам, Алексей тоже был очень удивлён, увидев её на дороге в столь ранний час, и он даже привстал со своего места, чтобы её получше разглядеть. Она была по-прежнему худа и бледна, потому что почти не гуляла, и у неё не было развлечений и мало что могло поднять ей настроение. Он знал об этом, и смотрел на неё со всей горечью и тоскою, которую только теперь и могло исторгать его сердце, ведь он уезжал в Петербург по настоянию матушки, ему исполнилось девятнадцать лет и пристало ему обосноваться в большом городе и поступить на службу к своему дяде.

Ольга застыла на дороге и только взглядом провожала удаляющуюся карету. Куда он едет? Надолго ли? Она хотела крикнуть ему, но слова застряли в горле, а на глаза набежали слёзы. Судя по его багажу, он вернётся нескоро, быть может, никогда.

Она вдруг почувствовала себя очень одинокой, разбитой, вспомнив всё, что было с ними, она медленно пошла за каретой, даже, как будто не осознавая этого. Он был ей всё ещё дорог, он был ей другом, сейчас она, как никогда, с горечью осознавала это.

Алексей повернулся боком со своего места и печально посмотрел на неё последний раз. Карета продолжала удаляться, фигура девушки становилась маленькой и размытой, но он знал, что она чувствует то же, что и он, и что она плачет. Плачет по нему. Она продолжала идти вперёд, за ним, не видя уже от слёз дороги и самой кареты, и остановилась только тогда, когда солёные слёзы уже совсем застили ей глаза и потекли по щекам. Она вытерла глаза и увидела, что его экипаж уже не в поле её зрения, и снова почувствовала тяжесть и тоску, от которых только недавно с трудом смогла избавиться после кончины отца.

Она больше не могла сдерживать рыдания и побежала туда, где могла всегда найти утешение и плакать столько, сколько требовалось для облегчения души, домой, а затем в комнату сестры. Не раздеваясь, она взбежала по лестнице и открыла дверь её спальни, Юлия была уже на ногах и с изумлением встретила сестру у кровати. Та бросилась к ней и разрыдалась, тяжело дыша и не в силах объяснить, в чём дело. Юлия усадила её, и, тяжело вздохнув, положила подбородок на её плечо и стала ласково гладить по спине. Ей тоже хотелось плакать, но она уже давно научилась подавлять в себе это желание.

Прошёл год с обозначенных выше событий, и жизнь в Ручьях окончательно вошла в мирное, спокойное русло. Конечно, о трагических событиях в семьях Вересовых и Рубцовых помнили и частенько упоминали об этом за ужином долгими зимними вечерами. Марья Ефимовна, отправив сына в Петербург, вскоре сама с дочерью уехала из деревни в своё личное имение Воротниково в двадцати верстах от Ручьёв. Она уже не была там год из-за трагической смерти мужа и последующих событий, а так всегда раз в году имела обыкновение там бывать.

Усадьбу “Буйный ручей” она оставила на своего верного, уже престарелого управляющего, который доброй и верной службой заслужил доверие её мужа и её самой. Нельзя сказать, что после её отъезда Вересовы тяжело выдохнули, но девушкам всё же стало спокойнее ходить по улицам и бывать в церкви, не боясь встретить там Рубцову и её язвительную дочь. На них всё меньше стали оглядываться и шептаться за спиной, последние следы произошедших несчастий стирались, и местные предпочитали заниматься своими делами, или нашлись новые темы для обсуждений, сложно сказать. Теперь Ольга и Юлия могли свободно прогуливаться по деревне, даже ходить кому-то в гости, но избегали подходить близко к усадьбе Рубцовых, при виде её в них с новой силой возрождались былые горькие воспоминания, и горечь затопляла их сердца. Они, не сговариваясь, сворачивали с дороги и уходили по тропинкам, пусть их путь и становился длиннее, но им было легче обойти усадьбу, чем подойти к ней ближе.

Алексей устроился в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий от Министерства внутренних дел, и под началом своего дядюшки, начальника одного из отделов, стал работать его секретарём. Поселился он также у него, ибо Осип Ефимович Забелин имел собственный небольшой дом и жил только с супругой, детей у них не было, и молодой племянник пришёлся им ко двору. Он часто помогал дяде и в делах и дома, можно сказать, переносил работу на дом, но никогда не жаловался, что Осип Ефимович использует его в подобных целях, наоборот, считал, что так может больше практиковаться, изучать своё дело и расти в профессиональном плане. Работа доставляла ему удовольствие, хотя оклад у него ещё не был большим, но всё же он чувствовал какую-то независимость, да и мать присылала ему денег на новые костюмы. Но в остальном он сам себя обеспечивал.

Ему нравился город, масштабная архитектура его поражала, он часами мог гулять и рассматривать огромные здания, барельефы и статуи в античном стиле. Забелины стали выводить его в свет, и очень скоро общество стало считать его прекрасным и перспективным женихом. Он всем нравился за утончённость манер, правильную речь и спокойный нрав. Он на всё реагировал ровно, терпел с улыбкой рядом с собой и говорливую мамашу, и её вертлявую дочь, мог одинаково учтиво говорить и с простым писарем, и с министром, аккуратно вёл бумаги и выполнял точно в срок то, что ему поручали, за что его и ценили в Департаменте. Осип Ефимович писал письма сестре, в которых расхваливал её сына, обещая скорое его продвижение по карьерной лестнице.

“Кажется, лень вашему сыну и вовсе не свойственна, дорогая сестрица. Он так усердно трудится, да ещё успевает и книжки какие-то умные читать, что даже я стал задерживаться в своём кабинете, ибо совесть не позволяет мне оставить незаконченными дела. Да, Алексей Павлович, действительно положительно изменил нашу жизнь, и даже моя дорогая супруга теперь чаще становится весела и выходит в свет, представляя всем и каждому вашего отпрыска. Уже многие рассматривают его как будущего зятя, и уверяю вас, что скоро на вас посыпятся предложения от почтенных семейств Петербурга!”

Марья Ефимовна была счастлива, читая подобные послания брата и представляя, как удачно она просватает любимого сына, а потом и дочь. Будущая жизнь казалась ей безоблачной и радостной, только приятные хлопоты ожидали её, а прошлые несчастья ушли на задний план. Елена росла и всё больше требовала её внимания, она крепко взялась за её воспитание, пытаясь искоренить в ней провинциальность и привить светские нормы воспитания.